Маркос Рамирес

По проспекту сомкнутым строем и потрясая тесаками мчался эскадрон конных полицейских. Лишь немногим из них удалось достичь угла, большинству пришлось спешиться под метким градом камней. Вдали послышалась частая перестрелка — то был основной отряд полицейских с винтовками: заняв тротуар и мостовую, они вели беглый огонь. Перед этой новой угрозой толпа нерешительно повернула, потом, разбившись на группы, с криками ринулась к центру города. Увидев, что здание «Ла информасьон» полыхает костром, я вмешался в толпу и тоже бросился бежать. Люди прижимались к стенам и стреляли в полицию. Какой-то старик лежал в канаве, у него была ранена нога, и он стонал.

Раненых появлялось все больше — полиция патрулировала по городу, обстреливая группы горожан.

В этот день я немало поразвлекся на улицах и набегался до устали; я примкнул к горсточке демонстрантов, которые останавливались на каждом углу, чтобы «расчехвостить» правительство и бросить вызов полицейским пулям. Мне нисколько не было страшно, и мысль, что пулями можно убить человека, не приходила в голову. Все происходившее казалось веселым праздником, гораздо менее опасным, чем любая из наших мальчишеских битв.

Вернувшись домой потный и усталый, я нашел мать в слезах: она была в отчаянии от моего исчезновения и строго отчитала меня, но в этот день не наказала.

Шли дни. Однажды — то ли в субботу, то ли в воскресенье — состоялся большой танцевальный вечер в сарае, примыкавшем к старой пекарне; дядя Сакариас сдал его местной молодежи. Я тоже присутствовал там, сидя в углу, слушая оркестр и наблюдая за танцующими. Собралось много веселой и шумной молодежи; все смеялись и танцевали до упаду. Но вдруг в разгар вечеринки на улице послышался цокот копыт и громкие, возбужденные голоса. И тотчас же толпа зевак отхлынула в беспорядке от окон и освободила проход к дверям, пропуская офицера; ворвавшись, как смерч, он загремел на весь сарай:

— Прекратить пляски! Никаких танцулек! Все по домам! Немедленно! — При этом он неистово потрясал револьвером.

Испуганно завизжали женщины, поднялась кутерьма. Молодой человек, высокий и белокурый, осмелился заметить:

— Сеньор, у нас есть разрешение на устройство вечера! Здесь не было никаких беспорядков. Что же случилось?

Стоя посреди сарая и со злобой глядя на окружающих, офицер торжественно объявил:

— Родина в трауре! Только что убит военный министр, генерал Хоакин Тиноко!..[46] — И добавил, торопясь к выходу: — Немедленно очистить помещение, иначе дам приказ открыть огонь!

Все бросились в соседнюю пристройку, служившую гардеробной, и я видел, как мужчины обнимались и вполголоса поздравляли друг друга, а несколько девушек, чьи родственники томились в тюремных застенках, горько заплакали, вероятно подумав о страшных репрессиях, которые предпримет брат убитого. Когда помещение опустело, дядя Сакариас, тщательно закрыв окна и дверь, радостно обнял мать и отчима:

— Теперь все! Конец диктатуре!..

* * *

Когда я учился в четвертом или пятом классе, то впутался в одно приключение — оно стоит того, чтобы о нем рассказать.

О европейской войне и диктатуре Тиноко в стране остались лишь смутные воспоминания, но последствия этих трагедий еще сказывались в ужасной, небывалой нищете нашего народа, которая росла с каждым днем.

Как-то из зоны Панамского канала в Сан-Хосе прибыл многочисленный отряд здоровенных и превосходно тренированных американских бойскаутов; их сигнальные рожки и барабаны, построения и марши произвели неотразимое впечатление на наших ребят. Отряд, в котором были парни разных возрастов, разместился на втором этаже выходящего на площадь Ла Мерсед старого казарменного здания, где раньше находилось второе отделение полиции.

У меня был в ту пору неразлучный школьный товарищ по имени Эрне

сто Марин. Помню, его мать тяжело болела, а отец — бедный портной — шил кепки для подростков, зарабатывая этим на жизнь. У Эрнесто почему-то сильно дрожали руки, но он всегда был смелым и решительным и, так же, как и я, считал себя великим мастером в драках. Вот почему мы подружились.

Раз утром, когда мы вместе шли в школу, Эрнесто поделился со мной новостью:

— Знаешь? Вчера вечером собралось порядочно ребят, тут же были и взрослые… Пришли посмотреть на этих мачо[47] из зоны Канала. А те из окна стали зазывать наших на бокс с ними. Кричал — кто побьет американца, получит доллар. Только чтобы одного роста были…

— Доллар! — воскликнул я, сразу же подсчитывая в уме, что можно было бы купить на эти деньги.

— Да, целый доллар… Но вчера никому не удалось выиграть. Знаешь, говорят, мачо здорово боксируются, — пояснил мой друг, а затем добавил, словно искушая меня: — Может, сегодня опять станут драться… Почему бы и нам не пойти? Мы ведь тоже знаем, как нужно работать кулаками. Давай попробуем вместе. Если один из нас проиграет, то на каждого достанется по полдоллара… Да еще вопрос, удастся ли им нас побить! Ну, как?

— А что такое бокс? — спросил я, увлеченный возможностью заработать доллар.