Маркос Рамирес

В половине двенадцатого напротив часовни Ла Консепсьон собирались ряженые и бродячие музыканты и отплясывали там до двенадцати — традиционного часа, когда «шествие» отправлялось в обход по городу или в дальние поселки Лас Каноас и Эль Брасиль, в зависимости от намеченного на этот день порядка. В деревне более зажиточные крестьяне, владельцы трапиче, выкатывали бочки с хмельной чичей

[54] и ставили бутылки самогонного агвардьенте, угощая ряженых, музыкантов и всех сопровождавших. Впереди шествовал дядя Сильверио, нагруженный вместительными сумками с петардами и бутылками агвардьенте; время от времени он останавливался и пускал ракеты, которые, взрываясь в вышине, предупреждали соседей о приближении «дьявола» и его пестрого легиона ряженых.

Как-то на второй день праздника, на рассвете, бабушка послала меня к своей сестре — отнести ей горшок риса с молоком. Я нашел тетю Хасинту на кухне; вместе со старшей дочерью Эрминией и будущим зятем она озабоченно обсуждала исчезновение дяди Сильверио. В полдень он отправился, как обычно, с «шествием», но к ужину не вернулся и до сих пор его нигде нет. Я уселся за стол доедать подаренные мне конфеты, а тетя Хасинта сказала:

— Эрминия, возьми-ка фонарь и сходи посмотри, хорошо ли заперт курятник. Мне послышалось, будто куры что-то кудахчут.

Девушка ушла с фонарем, и через минуту до нас донесся из сада пронзительный крик. Испуганная тетя Хасинта и жених Эрминии бросились в сад, а за ними выбежал и я. В темноте, не доходя до курятника, мы увидели на земле девушку; она лежала, вытянувшись, как покойница, похолодевшая, судорожно сжав кулаки. Рядом с нею валялся погасший фонарь.

— Бедняжку, видно, призрак напугал! — воскликнула с отчаянием тетя Хасинта, бросаясь к дочери.

В эту минуту послышался громкий и смачный храп из-под изгороди, и жених Эрминии, освещая себе дорогу фонарем, пошел в этом направлении. Там, поперек изгороди, подмяв под себя колючую пиньуэлу и оглушительно храпя, лежал грозный праздничный «дьявол», запрокинув отвратительную черную рожу с загнутыми рогами, красным языком и огромными багровыми злыми глазищами.

Это был не кто иной, как вдребезги пьяный Сильверио; ему взбрела в голову мысль заменить Хуана Мора, захворавшего накануне от слишком обильных возлияний в Лас Каноас.

В последний день празднеств я решил посмотреть бой быков; по слухам, быки были замечательные — крупные и неукротимые. На площадь я пришел поздновато и увидел, что барьер уже облеплен зрителями; они свистели и хохотали, издеваясь, очевидно, над неудачником, которого бык только что задел рогом. Я отыскал удобное местечко рядом с босой, одетой в траур старушкой; прильнув к щели в барьере, она с напряженным вниманием следила за ходом боя.

Когда мне удалось рассмотреть, что происходит, я увидел громадного быка с черной лоснящейся шерстью, который с ревом кружил по арене, подпрыгивал и брыкался, стараясь сбросить сидевшего на его спине человека. После каждого резкого поворота и скачка всадник на быке приветствовал сидевшую на помосте публику, напрашиваясь на аплодисменты.

Вдруг перед мордой быка мелькнула алая попона. Животное с яростью кинулось на красивого, высокого и худощавого парня с попоной, но тот проворно и ловко увернулся; несколько раз подряд бык проносился мимо дразнившего его смельчака то с одной, то с другой стороны, пока не устал. А толпа в восторге рукоплескала. Стоявшая рядом со мной старушка, бледная и взволнованная, обратилась ко мне, гордо и радостно сияя глазами:

— Видал, видал? Вот что значит сражаться по-настоящему! — и снова приникла к барьеру.

Зазвучала труба, всадник соскочил; появились арканщики, и черный бык, еле волочивший ноги, был уведен на аркане с площади. Снова прогудела труба, и на арену выбежала малорослая, тощая коровенка с грозными, широко расставленными рогами, но без наездника.

— Что это? Что за паршивая скотина? — недовольно заметила старушка. — Для чего выпустили эту телку? Чтобы доить? Она и для этого не годится!

Коровенка затрусила вокруг арены, держась вплотную к барьеру, потом попятилась к середине и стала бить копытами о землю, угрожающе тыча головой во все стороны. Парень с алой попоной медленно приближался, дразня корову импровизированным плащом. Когда животное бросилось на него, парень ловко отпрянул, но тут корова стремительно повернулась и снова напала, настигнув тореро[55] на этот раз молниеносным ударом — рога вспороли живот и вывалились внутренности. Содрогнувшись, я зажмурился. А рядом со мной вдруг кто-то отчаянно и страшно закричал:

— Мой сын!.. Убили моего сына!..

То была старушка в трауре, моя соседка. Спустя мгновение, с безумными криками и причитаниями, она затерялась в толпе.

VI

Кончились каникулы, и я снова вернулся в Сан-Хосе, снова пришлось мне засесть в четвертый класс школы «Порфирио Бренес», снова попал я в лапы грозного дона Севэро. Однако в новом учебном году, несмотря ни на что, — даже несмотря на весьма плохие отметки! — я окончил злополучный четвертый.