«Мое личное положение и общее состояние общества, в котором я живу, мои свободные стремления и угнетающая атмосфера, которой я вынужден дышать, – все это, соединившись, порождает у меня глубочайшее недовольство; и это недовольство – слабость ли моего таланта тому виной или отсутствие честолюбия – мне до сих пор не удается претворить в начало серьезной работы»[409]
.Это состояние раздражения и недовольства окружающим миром и самим собой, порой порождающее соблазн замкнуться в личном, уйти в сокровенное, смирясь с существующим положением вещей, не покидает Лабриолу и в 1865 году, когда, сдав экзамены на право преподавания в гимназии, он смог наконец найти себе не столь унизительную работу в лицее. Преподавание было для него не менее разочаровывающим опытом, чем вся предыдущая деятельность, да и занимался он им без особого старания и веры в собственные профессиональные способности. Первой попыткой претворить свое недовольство в «начало серьезной работы» явилось его решение возобновить систематические занятия философией, принятое после длительных колебаний между филологией и философией (как вспоминает сам Лабриола в своем первом письме Энгельсу)[410]
. Философские очерки, подобные работе о Спинозе, написанной в 1866 году, но опубликованной только после смерти автора, и книге о Сократе, изданной в 1871 году, могут быть истолкованы как этапные моменты выработки критической мысли, которой позже будет суждено войти составной частью в теоретическое осмысление Лабриолой марксизма. Столь же правомерно вместе с тем предположить, что эти работы находились в связи с его политической ориентацией, все еще удерживавшей его в орбите политики умеренных, по отношению к которой, впрочем, указанные произведения выступают как потенциально разрушительные. «Критический антиспекулятивизм», отличавший, как подчеркивают исследователи[411], позицию молодого Лабриолы от направления Бертрандо Спавенты и гегельянской традиции, в которой Лабриола сложился, еще не был направлен на разрыв с элитарными представлениями о тех задачах возрождения страны, которые предстояли новорожденному итальянскому государству. Пока Лабриола оставался под влиянием подобных представлений, то есть пока ему не удалось полностью изжить грезы о революции сверху, которая сможет восстановить жизненные силы в поверженном в прах итальянском обществе, его внимание было отвлечено от любых других – реальных или фантастических – возможностей. Именно этим и объясняется то, что, проживая в Неаполе в первые годы выхода анархистов на общественную сцену, Лабриола пребывал в полнейшем неведении на этот счет и даже косвенно не был затронут их влиянием.Дело было еще и в том, что предпринимавшиеся попытки объединить итальянское рабочее движение являлись неудачными и, как казалось, ни к чему путному вообще привести не могли. «Акт братства», принятый в 1864 году съездом итальянских рабочих обществ в Неаполе, оставался простым клочком бумаги, а мадзинистские рабочие общества по-прежнему переживали состояние «разброда и обезглавленности»[412]
. Именно кризис мадзинизма создавал благоприятную питательную среду для проповеди Бакуниным своих идей во время его пребывания в Неаполе в 1865 – 1867 годах. Но, чуждый этому миру, молодой Лабриола не замечал всего этого, и, похоже, ему ничего не было известно о бурной деятельности Бакунина в Неаполе, включая даже публичные выступления последнего[413]. Точно так же, вероятно, от его внимания ускользнуло – хотя он уже питал интерес ко всему издававшемуся в Германии – объявление в номере неаполитанского еженедельника «Либерта э джустициа» от 27 апреля 1867 года о предстоявшем выходе «Капитала», «произведения мощного и строгого ума Карла Маркса, одного из неутомимых распространителей социальных идей в Европе». Вместе с анонсом в журнале был помещен перевод большого отрывка из предисловия, «любезно присланного автором». Однако Марксово предупреждение «De ta fabula narratur»[414], должно быть, звучало тогда в Италии как еще совершенно преждевременное[415]. К тому же успеху бакунизма суждено было еще задержать на немалое число лет организацию социалистического движения в Италии.3. Кризис и отход от политики