Марксизм в эпоху II Интернационала. Выпуск второй

Энгельс, вступивший в переписку с Лабриолой в марте 1890 года и получивший в его лице ценный источник точной информации о положении в Италии, не мог скрыть, что поражен пессимизмом своего римского корреспондента, и пытался объяснить этот пессимизм главным образом психологическими соображениями.

«Лабриола, – писал он Каутскому в декабре 1891 года, – очень недоволен ходом событий в Италии; не знаю, не связано ли это с разочарованием, вызванным у него тем, что его

вступление в движение не привело сразу же к перелому и подъему»[479].

На деле Энгельса, по-видимому, не до конца убедили объяснения Лабриолы, который, выражая ему признательность за «сердечные советы», заранее пытался защититься от упреков в нетерпении и в одном из предыдущих писем говорил о «некоем замысле», который он вынашивает «с целью популяризации идей научного социализма» как условия реального развития социализма в Италии.

«Для того чтобы социализм родился и получил развитие в Италии, – читаем мы в его письме Энгельсу от 9 ноября 1891 года, – требуются многие условия, которых сейчас нет. Нужно поэтому, чтобы тем временем не было фальсифицировано само понятие социализма»[480].

При таком взгляде на вещи марксизм Лабриолы все еще выглядел несколько доктринерски, и Энгельс не без основания испытывал некоторые сомнения за сей счет. Некая «идея», понятие социализма, предшествующее развитию «вещей

» и моделирующее его, – не вступало ли все это в противоречие с той материалистической концепцией истории, которую незадолго до того отстаивал сам Лабриола? И не вело ли это к кризису той самой идеи научного социализма, которую он намеревался «популяризировать»?

На деле так оно и было. Кризис политической веры у Лабриолы во второй половине 1891 года в основе своей был также кризисом теории, и преодолеть его он мог, лишь поднявшись на новую ступень зрелости, но зрелости не только теоретической – зрелости в овладении учением или в труде по его распространению. Чтобы совершить этот шаг, недостаточно было советов Энгельса: как бы ценны они ни были, Лабриола говорил, что они лишь помогают ему завершить свое формирование как социалиста[481]

. В попытке выйти из этого своего кризиса 1891 – 1892 годов он в противовес линии Турати, прагматически стремившегося подчинить теорию практике, в конечном счете фактически впал в другую крайность: в продиктованную прекраснодушными мечтами попытку подчинить живую практику теории, которая тем самым превращалась в тюрьму для фактов. Естественно, вскоре ему пришлось убедиться, что и при таком подходе концы не сходятся с концами и для приведения в равновесие соотношения между теорией и практикой все объяснительные категории марксизма следует вновь проанализировать и осмыслить, а не только «популяризировать».

«Практические действия в Италии, – писал Лабриола Энгельсу 3 августа 1892 года, накануне Генуэзского съезда, – ныне невозможны. Нужно написать книги для обучения тех, кто хочет выступать в роли учителей. Италии не хватает полувека развития науки и опыта других стран. Этот пробел нужно заполнить»[482].

Отправляя это письмо, он дошел до конца тупика, в который загнал себя примерно годом раньше. Но понимание того, что исторические пробелы не заполняются писанием книг, пришлю к нему позже, когда он попытался привести в исполнение свой замысел популяризации марксизма, тщательной подготовкой к которому были его курсы лекций, прочитанные в университете[483]. Причем перемена взгляда на возможности практических действий в Италии была вызвана у него, разумеется, не превзошедшим все ожидания результатом Генуэзского съезда, где внезапно, словно по мановению волшебной палочки, возникла та самая партия итальянских трудящихся, за образование которой он тщетно ратовал столько времени. В письме Энгельсу Лабриола излагает мотивы своих глубоких сомнений и одновременно пытается, преодолевая пессимизм своих оценок, выискать хоть какой-то проблеск надежды в самих объективных условиях итальянской обстановки.