Марксизм в эпоху II Интернационала. Выпуск второй

Однако такая постановка задачи вынуждает Лабриолу отказаться от первоначальных популяризаторских намерений и предпринять куда более сложный труд по теоретической переработке марксизма, вновь подвергающей сомнению его основополагающие устои, начиная с вопросов метода, которые казались уже решенными раз и навсегда. Первый – и главный – из этих вопросов касался «диалектического метода»: обсуждение его в июне – августе 1894 года явилось темой наиболее глубокого философского диалога за всю длительную переписку Лабриолы с Энгельсом[492]

. Основным требованием, которое отстаивал Лабриола в этом диалоге, было «уберечь явления», чтобы оставить «неперечеркнутой эмпирически выявляемую природу каждой конкретной формации» и в то же время не умалить правомерности «любых усилий мысли в стремлении установить связь и единство наблюдаемого разнообразия». Речь, следовательно, шла об антигегельянском, но одновременно и антипозитивистском требовании обеспечения – в этом двояком аспекте – философской самостоятельности марксизма. Эта самостоятельность, по мнению Лабриолы, затемнялась обращением к «диалектическому методу», который в свое время столь настойчиво предлагал Энгельс, в качестве ключа к пониманию всего метода Маркса. Однако, рекомендуя заменить выражение «диалектический метод», двусмысленное по причине как своего гегельянского происхождения, так и уже наметившегося злоупотребления им, другим выражением – «генетический метод» (или «генетическое понимание»), Лабриола отнюдь не собирался подрывать методологические основы марксизма, а, напротив, думал об их укреплении. Поэтому его диалог с Энгельсом, даже когда между ними обнаруживались расхождения (Энгельс продолжал отстаивать верность тезиса о том, что Маркс «поставил на ноги» диалектический метод Гегеля), ни разу не окрашивался в тона полемики.

Вдобавок весьма поучительно проследить, как этот философский диалог отразился в «Очерках», особенно тех, которые написаны после смерти Энгельса. Лабриола не только не стремился акцентировать свои разногласия с ним, но и старался, судя по всему, смягчить их. Развивая свой «генетический метод», подчиненный стремлению связать идеи и факты путем сведения их к некоему единому «генезису», он больше не представлял его как альтернативу «диалектическому методу», а включал этот последний в качестве подчиненного момента в генетическое понимание истории. Тем самым Лабриола вновь обращался к Гегелю, но в четко очерченных пределах, предотвращавших соблазн его некритически-школярского воскрешения. По правде говоря, в этой позиции Лабриолы не было ничего для него нового: еще задолго до того он отошел от Гегеля и избрал более крутые и трудные пути, но ни разу не поддался моде пренебрежительно-высокомерного отказа от него. Более того, он исподволь убедился, что те, кто отворачивается от Гегеля, более всего восприимчивы к худшим разновидностям влияния гегельянства, как это случилось со сторонниками «универсализации дарвинизма», которые своим сциентистским монизмом воспроизводили «худшую, по причине своей безмозглости»[493]

форму гегельянства.