Марксизм в эпоху II Интернационала. Выпуск второй

«Как бы то ни было, вещь родилась, – пишет он, – а почти все человеческие вещи – по крайней мере по видимости – рождаются плохо и как бы случайно. Теперь важно понять, сможет ли она приносить полезные и устойчивые результаты или ей суждено выродиться в одно из обычных пустопорожних сборищ по-итальянски… Как знать, а вдруг эта неожиданно возникшая маленькая партия с ее на скорую руку одобренной программой породит любовь к дисциплине и чувство ответственности»[484].

Если Лабриоле все же удалось, несмотря на оговорки, которые вызывал у него характер «зачатка», созданного съездом в Генуе, вернуть себе веру в возможности политического действия в Италии, то помогли ему в этом еще раз факты внешней жизни (по отношению к которым, однако, он уже никогда больше не будет просто пассивным наблюдателем). К подобным фактам относилось прежде всего его активное участие в разоблачении банковских скандалов 1892 – 1894 годов и в кампании солидарности и политической поддержки движения сицилийских фаший («первый крупный факт итальянского социализма») – участие, которое способствовало тому, что конкретный опыт политической борьбы слился у Лабриолы воедино с отточенным и углубленным сознанием зрелого теоретика. Правда, его отношениям с партией было суждено всегда носить сложный и трудный характер, но столь же верно и то, что впредь он уже был не в состоянии обходиться без этой партии и постоянно ощущал себя ее составной частью, несмотря на видимые расхождения и полемические колкости. Он чувствовал, что в этой партии ему не подходит ни роль «солдата», ни роль «полководца»[485], но возражал против того, чтобы его считали лишь «теоретическим социалистом». Когда в 1897 году на страницах «Критики сочиале» его мимоходом аттестовали как человека, «теоретически являющегося социалистом, хотя и не состоящего в партии»[486]

, он отреагировал на это письмом Турати, в котором упомянул о недостатках, характерных для «нас, итальянских социалистов».

«Говоря это „нас“, – отмечал он в письме, – я вовсе не намереваюсь прибегать к традиционно употребляемому множественному числу, потому что я положительно зачисляю сюда и себя, ибо, хотя Сольди, не помню уж в каком номере „Критики“, и объявил меня социалистом in partibus infidecium[487], знаю, что есть и моя доля ответственности за то, что есть хорошего и плохого в партии»

[488].

6. От написания «Очерков» до «кризиса марксизма»

В 1892 году Лабриола писал Энгельсу, что принял социалистическое учение «как нечто готовое и разработанное» и на протяжении нескольких лет пользовался им «по-ораторски и от случая к случаю»[489]. Тем самым он указывал предел, у которого остановилось в тот период его марксистское развитие. На пределе этом он делал акцент в упомянутом письме («боюсь, что меня назовут некомпетентным») главным образом для того, чтобы объяснить, почему он отказывается засесть за писание тех книг, в которых, как он сам считал, Италия испытывает острую нужду. Вместе с тем в таком четком понимании собственного предела можно увидеть исходный пункт новой фазы теоретических исследований, которая приведет к окончательному созреванию марксизма Лабриолы – марксизма, понимаемого уже не «как нечто готовое и разработанное», но как определенное, прочно усвоенное направление мысли, которое по самой своей природе есть нечто находящееся в постоянном становлении, а следовательно, подлежащее продолжению, критическому развитию и исправлению.