Марксизм в эпоху III Интернационала. Часть первая. От Октябрьской революции до кризиса 1929 года. Выпуск первый

К категории партий, «близких» к III Интернационалу, Ленин отнес целиком и полностью еще две партии: итальянскую и румынскую. Обе партии отличались твердой антивоенной позицией и активным участием в мероприятиях, направленных на укрепление международной классовой солидарности. Итальянская социалистическая партия в своем большинстве не приняла в Циммервальдском движении ленинской линии на революционное пораженчество. Однако с окончанием войны она с более радикальных идеологических позиций стала оценивать тот огромный социальный заряд, накопленный страной и искавший выхода, заряд, который грозил с минуты на минуту привести к революционному взрыву. Конечно, Ленин и русские большевики не строили иллюзий относительно того, что «сближение» позиций Итальянской соцпартии с их позициями могло произойти без внутренней перестройки, которая завершилась бы полным исключением реформистского крыла (последнее, впрочем, по словам его лидера Турати, видело и продолжало еще долгие месяцы видеть в III Интернационале всего лишь «мираж, мечту, поселившуюся в межзвездном пространстве»)[962]

. Но уже на съезде в Риме в сентябре 1918 года течение максималистов получило значительное большинство, что позволило большевикам питать надежды на скорое достижение Итальянской соцпартией революционной зрелости. Тем не менее в максималистском большинстве имелись лица, занимавшие совершенно иные позиции (хотя поначалу они оставались незамеченными). За непримиримостью на словах и революционным мессианством центрального ядра максималистов, самым ярким представителем которого был Серрати, смутно угадывалось противоречие, которое будет для него характерно в течение долгого времени: противоречие между бесспорным принятием Октябрьской революции и глубоким непониманием большевистской стратегии и тактики. Это непонимание уходило своими корнями в господствовавшее длительное время в партии детерминистское видение исторического процесса, что вскоре нашло выражение в тенденции сводить смысл Советов к простой обновленной форме традиционных институтов рабочего движения, в понимании единства в расширительном и формальном смысле, в формулировании сути политики союзов с позиций II Интернационала[963]

. Но даже то течение (во главе с Бордигой), которое лучше других понимало неуверенность и противоречивость революционности Серрати и более последовательно боролось за коренную перестройку итальянского социалистического движения в теоретическом и организационном планах, имело с установкой большевиков ничуть не меньше расхождений, чем точек соприкосновения. Крайняя теоретическая жесткость позиции Бордиги (который в марксизме отдавал предпочтение элементу катаклизма и тяготел к пониманию революции главным образом – если не исключительно – как силы разрушения существующего порядка[964]

, стремясь «вывести из наблюдений над действительностью некоторые общие законы, которые позволили бы открыть постоянные стратегические каноны»[965]

) отнюдь не легко сочеталась с прагматической гибкостью большевизма, которому, впрочем, лидер абстенционистов отказывал в самостоятельности и оригинальности, считая его просто воплощением учения Маркса на практике. Возникшие вскоре расхождения по тактическим вопросам были прямым отражением общего положения. Что касается группы, которую Ленин назвал самым верным выразителем платформы III Интернационала в Италии (речь идет о туринской группе «Ордине нуово»), то в конце 1918 – начале 1919 года она была еще в стадии формирования. Принятие ею Октябрьской революции связано скорее с высокой оценкой воли, действий, реализма большевиков в противовес детерминистскому и эволюционистскому выжиданию, а также с возрождением Лениным революционной диалектики в ее применении к экономике и политике, чем с сознательным принятием теории и практики Советов, которое придет гораздо позже под влиянием ряда факторов и опыта в области культуры и политики, не связанных с большевизмом[966].