Марксизм в эпоху III Интернационала. Часть первая. От Октябрьской революции до кризиса 1929 года. Выпуск первый

Революционная стратегия меньшевиков восходит к 1905 году, то есть ко времени, когда среди российских марксистов возникла дискуссия по вопросу о власти, ставшая ответом меньшевиков на теорию «перманентной революции» Троцкого и на ленинскую концепцию «революционно-демократической диктатуры пролетариата и крестьянства». Ярые сторонники буржуазной концепции революции и ее минимализма, меньшевики считали, что с падением царизма буржуазия получит «политическое превосходство», а они как революционные социал-демократы возьмут на себя роль «боевой» непримиримой оппозиции. Отвергая революционные проекты Ленина и Троцкого, конференция меньшевиков в мае 1905 года призвала социал-демократов не ставить своей целью «взять власть или разделить ее с Временным правительством» и продолжать быть «революционной партией без всяких оговорок»[388]. Только таким образом партия могла сохранить свою роль «двигателя революционной оппозиции», способного держать «под нажимом» буржуазное правительство, не позволяя ему останавливаться на «полпути» и заставляя его выполнить свою историческую задачу, то есть «разрушить царизм и все социальные формы добуржуазного общества». Только так социал-демократы смогли бы полностью использовать эту «социальную революцию буржуазии» в целях «будущей социальной революции пролетариата»

[389].

Как революционеры, отказавшиеся от немедленного захвата государственной власти в ходе революции 1905 года, меньшевики выработали свою теорию и практику «институтов революционного самоуправления». Они стали требовать от городских масс захвата местных органов власти и превращения их в «оплоты революционного самоуправления народа». Они призывали рабочих к участию в «революционных рабочих кружках» (позднее – в рабочем съезде), а крестьян – к «революционному самоуправлению» в деревне[390]

. Когда во второй половине 1905 года во всех крупных городах России возникли Советы рабочих депутатов, меньшевики приветствовали их с большим энтузиазмом как «первый блестящий опыт революционного самоуправления пролетариата»[391] и развили бурную деятельность в области, которую Мартов приветствовал как «осуществление нашей идеи революционного самоуправления»

[392].

Исключая оптимальную, но маловероятную возможность «скачка революции к развитым странам Западной Европы» (в этом случае российские социал-демократы могли с полным правом «захватить власть и удержать ее в своих руках», поскольку появилась бы возможность «социалистического преобразования России»), Мартов и Мартынов допускали захват власти социал-демократами в России лишь при том условии, если «сильные буржуазные революционные партии» (игравшие определяющую роль в революционном проекте меньшевиков), получив власть, быстро распались бы. Если бы буржуазия не выполнила своего исторического долга, тогда социал-демократы заглушили бы в себе «антиякобинские угрызения совести» и взяли бы власть в свои руки, а сделав это и разрушив «структуру буржуазной революции», они стали бы бороться за «перманентную революцию». Целью борьбы было бы столкновение со «всем буржуазным обществом», но им следовало избежать судьбы Парижской Коммуны и способствовать прежде всего «социалистической революции на Западе», которая потом могла «распространиться на Россию»[393]

. Однако в случае возникновения революционной ситуации такого типа Мартов допускал, что «наш анализ исторической обстановки и задач русского пролетариата окажется ошибочным, и нам тогда придется незамедлительно и радикально пересмотреть нашу программу».

Страхи, которые порождала у меньшевиков, и особенно у Мартова и Мартынова, идея преждевременного захвата власти, были вызваны марксистской предпосылкой о том, что определенный уровень развития цивилизации, производительных сил и политической свободы (по их мнению, это могло быть гарантировано лишь современным буржуазно-капиталистическим обществом) является объективно необходимой предпосылкой любой социалистической революции. Их табу на захват власти было обусловлено классической марксистской теорией, согласно которой истинно социалистическое государство носит характер «исполнительного комитета», из чего они заключали, что «захват государственной машины со стороны нашей партии возможен только im Auftrage[394] рабочего класса» и единственно с целью «непосредственно реализовать революционную диктатуру пролетариата». До этого момента социалисты должны были «оставаться партией крайней революционной оппозиции». Вне всякого сомнения, Мартов не мог думать об ином выборе[395].