Марксизм в эпоху III Интернационала. Часть первая. От Октябрьской революции до кризиса 1929 года. Выпуск первый

«В отличие от Каутского, – писал Мартов, – мы считаем, что русская социал-демократия может выполнить собственную партийно-классовую задачу русского пролетариата только в том случае, если сознательно и с самого начала она не будет бороться за ту победу, которая в настоящих исторических условиях превратила бы ее в „представителя населения“, неизбежно заставив ее погрязнуть в мелкобуржуазных идеях»[402].

Даже во время войны, когда Мартов в свете «новой исторической ситуации», нарушившей стабильность в Европе, внес в «ближайшую программу» для Европы вопрос о «ликвидации капитализма… свержении господства буржуазии и социальной революции», то для России его программа по-прежнему предусматривала буржуазную революцию и «Всероссийское Учредительное собрание в целях ликвидации войны и самодержавия»[403]. Он защищал эту программу для России вместе со своей меньшевистской стратегией в споре с Троцким, полностью отвергая всякие попытки (которые были у Троцкого) забыть разницу между программой-минимум и программой-максимум, в чем его и обвинил бывший его друг Александр Потресов, ставший в этот период вождем меньшевистского «оборончества» в России

[404]. Мартов призывал российских социал-демократов как «интернационалистов» всеми силами бороться против «империалистских тенденций русской буржуазии». С благословения Потресова и меньшевиков-оборонцев они должны были отбросить «старую тактику» поисков определенной «координации» с «движением демократической оппозиции, руководимым либералами», но в то же время, сохраняя верность собственной «марксистской политике», должны были признать в борьбе русской буржуазии за власть против «привилегированных господствующих классов» фактор, который «подготавливает буржуазную революцию» и который, следовательно, может быть использован «в революционных целях» пролетариата.

Мартов в особенности выступал против «телеологической теории» Троцкого, «изобретенной авантюрным умом Парвуса»[405], где постулировалось, что пролетариат – «единственный» революционный класс в России и что «при отсутствии буржуазной демократии национальная буржуазная революция» – это иллюзия[406]

. Мартов подчеркивал, что речь шла «о еще более опасной иллюзии», от которой следует отказаться, поскольку она может привести к «другой возможности», а именно к восточному деспотизму и китайщине. Троцкий должен был признать, что

«любое радикальное политическое преобразование в России немыслимо, если дальнейшее развитие капитализма сначала не подготовит пролетариат не только к простому завоеванию государственной власти, но и к такому ее использованию, которое приведет к социалистическим преобразованиям».

Значит, «надо оставить возможность свершения революции русской буржуазии»[407].

2. Поражение Мартова

Когда произошла Февральская революция, Мартов и его товарищи по эмиграции меньшевики Аксельрод, Мартынов и Семен Семковский, как и Ленин вместе с большевиками-эмигрантами, предприняли отчаянные попытки, чтобы как можно быстрее вернуться в Россию через Германию. Однако в отличие от Ленина они напрасно ожидали, что меньшевистское руководство Петроградского Совета или Временное правительство примут план Мартова, предусматривавший запрос у германских властей на право свободного проезда русских революционеров в обмен на репатриацию немецких гражданских лиц, интернированных в России. Наконец, хотя петроградские меньшевики – Церетели, Чхеидзе, Скобелев и Дан – наложили вето на «план» Мартова, он, неистово протестуя против этого приговора «оставаться в Швейцарии до конца войны», 9 мая приехал в Петроград в составе большой группы русских революционеров, желавших «выполнить свой первейший долг участия в великой революции»[408]

. Однако он понял, что запрещать меньшевистским руководителям, в частности Церетели и Скобелеву, участвовать в коалиционном правительстве, образованном 5 мая, было слишком поздно. Хуже того, требование, о котором Мартов телеграфировал 27 апреля, что «любое участие в коалиционном правительстве недопустимо», было с пренебрежением проигнорировано[409]. То же самое произошло и с резким протестом Мартова против бесчестного насилия над ортодоксией меньшевиков[410].