Марксизм в эпоху III Интернационала. Часть первая. От Октябрьской революции до кризиса 1929 года. Выпуск первый

Неприятие меньшевиками формулы преждевременного захвата власти объяснялось прежде всего их социал-демократическими убеждениями, по которым необходимым субъективным условием взятия власти социал-демократами должна была быть воля масс в их стремлении к социализму, а именно этой воли, по их мнению, отчаянно не хватало отсталой и невежественной России. Более того, Мартов был убежден, что народные массы России «настолько далеки от социализма», что «если бы сегодня (август 1905 года) состоялись революционные выборы в Учредительное собрание», то Россия пришла бы не к «социалистическому парламенту», а, скорее, к органу, представляющему «организованную буржуазную демократию»[396]. Поэтому Мартынов и ставил вопрос о том, имеют ли право социалисты «в борьбе с [собственной] марксистской совестью» захватить государственную власть и использовать ее для «нейтрализации мелкой буржуазии, противящейся социалистическим стремлениям пролетариата»[397]

. «Организационные вопросы» и попытка Ленина захватить руководство на II съезде российских социал-демократов явились первопричиной личных расхождений между Мартовым и Лениным и раскола между меньшевиками и большевиками. Ленинской концепции элитарной, в высшей степени централизованной партии профессиональных революционеров меньшевики противопоставляли мечту о широкой социал-демократической партии, о некоем сообществе Parteigenossen[398] с коллективным управлением по образцу немецкой социал-демократии героического периода действия исключительного закона Бисмарка. Но именно их различное отношение к вопросу о власти привело дискуссию между меньшевиками и большевиками к окончательному и неустранимому расколу между ними.

Меньшевики, считавшие, что в освобожденной от царизма России социал-демократия должна стать боевой оппозицией, пытались укрепить и сплотить ее с помощью сети «учреждений революционного самоуправления», в частности Советов. В псевдоконституционный период столыпинской реакции они занялись работой в таких легальных организациях, как социал-демократическая фракция в Думе и ее кружок, социалистическая печать, профсоюзы, кооперативы, ассоциации медицинской помощи и социального обеспечения, с похвальным стремлением как можно более расширить партийную работу и перенести ее из нелегальной области в легальную. В то же время, всматриваясь пристально в российскую действительность в поисках буржуазии, активно стремящейся стать в оппозицию царизму, они тратили свою марксистскую эрудицию и аналитические способности прежде всего на то, чтобы сделать из этой буржуазии своего кандидата на власть и управление.

Большевики, наоборот, предлагали в качестве такого кандидата самих себя и, как всегда, опираясь прежде всего на партию, рассматривали эту элитарную организацию, к тому же еще и в основном нелегальную, как орудие завоевания власти либо путем запланированного вооруженного восстания (в период 1905 – 1907 годов), либо в результате мобилизации городских рабочих масс на кровавые демонстрации и стачки против царского режима (в 1911 – 1914 годах). В отличие от меньшевиков они высматривали себе на русском горизонте революционных союзников среди крестьянства, а в Советах видели «зародыш временного революционного правительства», основанного на союзе рабочих и крестьян.

До революции 1917 года Мартов, особо резко выступая против Карла Каутского и Троцкого, был ярым сторонником меньшевистской ортодоксии. Когда в 1907 году Каутский заявил, что русская революция не была ни «буржуазной», ни «социалистической», а скорее двигалась «по границе между буржуазным и социалистическим обществом»[399]

, Мартов обратился к нему с таким увещеванием:

«В XX веке революция, которая происходит в сфере влияния мирового капитала, может быть или буржуазной, или

социалистической. Она может привести или к господству капитализма, или к его разрушению. Tertium non datur (третьего не дано)»[400].

Не менее строгим был он и в утверждении меньшевистского принципа, отвергающего участие в правительстве, когда Каутский, считая, что в России буржуазной демократии «недостает сильного хребта», советовал русским социал-демократам рассматривать себя в качестве «представителей народных масс» и «бороться за победу» и власть[401].