Марксизм в эпоху III Интернационала. Часть первая. От Октябрьской революции до кризиса 1929 года. Выпуск второй

История ленинской «культурной революции» становится, с одной стороны, историей советского законодательства в различных областях культуры – от народного просвещения до книгоиздательского дела; а с другой – сливается с историей послереволюционной русской культуры (равно как и культур других советских народов). В рамках истории марксизма мы не имеем возможности проследить ни ту ни другую. Нецелесообразно, по-видимому, и подвергать отдельному анализу позиции крупнейших руководителей большевиков – от Троцкого до Бухарина – в дискуссии по вопросам культурной политики партии: в целом политическое положение определялось теми факторами, которые уже были описаны выше, и индивидуальные оттенки не меняли дела, хотя, конечно, если ограничиться областью литературы, выход такой книги, как «Литература и революция» Троцкого[472]

, доказывал наличие у ее автора – даже при соблюдении основных принципов, общих для всей группы коммунистических руководителей, – особой чуткости и широты кругозора, какие нелегко найти у российских политиков тех лет. Полезней будет пойти иным путем: не восстанавливать перипетии русской интеллигенции в те мучительные годы, а выбрать лишь некоторые свидетельства, которые благодаря своей очевидной убедительности освещают новые общие условия, возникшие для русской культуры, и вместе с тем проницательно предсказывают участь этой культуры.

В том же духе, какой пронизывает статьи Горького, из которых мы приводили выше некоторые выдержки, написаны и «Письма к Луначарскому», принадлежащие перу одного из крупнейших русских писателей демократического направления, Владимира Короленко (датированные 1920 годом, они были опубликованы в Париже в 1922 году, после смерти писателя). Из этих писем, содержавших мучительные раздумья о разрушении великих надежд на политическую свободу и социальную справедливость, которые питали всю русскую культуру, приведем здесь заключительную страницу:

«…Случайности истории внезапно разрушили эту перегородку между народом, жившим так долго без политической мысли, и интеллигенцией, жившей без народа, то есть без связи с действительностью. И вот, когда перегородка внезапно рухнула, смесь чуждых так долго элементов вышла ядовитой. Произошел взрыв, но не тот плодотворный взрыв, который разрушает только то, что мешало нормальному развитию страны, а другой, глубоко задевший живые ткани общественного организма. И вы явились естественными представителями русского народа с его привычкой к произволу, с его наивными ожиданиями „всего сразу“, с отсутствием даже начатков разумной организации и творчества… Вы должны прямо признать свои ошибки, которые вы совершили вместе с вашим народом. И главная из них та, что многое в капиталистическом строе вы устранили преждевременно, не понимая, что возможная мера социализма может быть введена только в свободной стране

.

Правительства погибают от лжи… Может быть, есть еще время вернуться к правде, и я уверен, что народ, слепо последовавший за вами по пути насилия, с радостью просыпающегося сознания пойдет по пути возвращения к свободе. Если не для вас и не для вашего правительства, то это будет благодетельно для страны и для роста в ней социалистического сознания.

Но… возможно ли это для вас? Не поздно ли, если бы вы даже захотели это сделать?»[473]

Другое свидетельство принадлежит писателю, участвовавшему в революционной борьбе, Евгению Замятину, который позже, в 1932 году, покинет Россию. Приведем здесь заключительную часть его знаменитой статьи «Я боюсь», опубликованной в 1920 году в петроградском журнале «Дом искусств».