Марксизм в эпоху III Интернационала. Часть первая. От Октябрьской революции до кризиса 1929 года. Выпуск второй

«Так, например, несмотря на то, что в течение последних столетий человеческие мозги разбухли в ущерб всем остальным функциям организма, люди догадались выделить из государства один только орган – цензуру, для охраны порядка своего мира, выражающегося в государственных формах. Этим способом они поставили преграду лишь на третьем пути поэта: на пути внесения гармонии в мир; казалось бы, они могли догадаться поставить преграды и на первом, и на втором пути: они могли бы изыскать средства для замутнения самих источников гармонии; что их удерживает – недогадливость, робость или совесть, – неизвестно. А может быть, такие средства уже изыскиваются».

Этот и без того прозрачный намек уточняется в заключительной части речи:

«Любезные чиновники, которые мешали поэту испытывать гармонией сердцá, навсегда сохранили за собой кличку черни. Но они мешали поэту лишь в третьем его деле. Испытание сердец поэзией Пушкина во всем ее объеме уже произведено без них.

Пускай же остерегутся от худшей клички те чиновники, которые собираются направлять поэзию по каким-то собственным руслам, посягая на ее тайную свободу и препятствуя ей выполнять ее таинственное назначение»[475].

Со своей поразительной интуицией Блок понял, что новая «цензура» не ограничится возведением препятствий в отношениях между писателем и читателем, но приобретет активный, то есть идеологический, характер и будет стремиться воздействовать на сам внутренний мир писателя, препятствуя самой его духовной «тайной свободе».

7. Культурная политика или свобода мысли?

Разумеется, здесь нам пришлось бы выйти – да отчасти мы уже вышли – за рамки «истории марксизма», чтобы углубиться в историю формирования советских учреждений по контролю надо всей культурной жизнью страны, – контролю, который не был упразднен и в годы нэпа, когда все же имелась видимость оживления и большей свободы, хотя в последующий период всему этому был решительно положен конец. Здесь мы ограничимся лишь упоминанием об одном важном эпизоде: высылке на Запад в 1922 году довольно многочисленной группы представителей интеллигенции. Если, с одной стороны, это спасло их от лагерей, или неотвратимого вырождения, или от бездействия в новых условиях тотальной цензуры, то, с другой – это был явный признак нежелания новой власти терпеть какой бы то ни было реальный «плюрализм» в сфере культуры (в политической области все было уже ясно и вопрос этот был окончательно разрешен). Об изгнании было объявлено в «Правде» от 31 августа 1922 года в статье под весьма красноречивым заголовком: «Первое предостережение». В статье говорилось, что «по постановлению Государственного Политического Управления» высланы за границу или депортированы в северные районы «наиболее активные контрреволюционные элементы из среды профессуры, врачей, агрономов, литераторов» – всего 160 человек, составлявших весьма динамичное ядро «старой» русской культуры. Но данный эпизод, закулисную сторону которого восстановил недавно один русский историк новой эмиграции[476], был лишь частью обширной акции, направленной на подавление всех интеллектуальных свобод – от издательских до академических. Что касается этих последних, то мы можем сослаться на такой не вызывающий подозрений источник, как книга советского историка С.А. Федюкина, который описал – разумеется, в оправдательном ключе – все эти меры по удушению свободы. Порой его рассуждения носят обезоруживающе откровенный характер, как, например, когда он ведет рассказ о свободе преподавания и самостоятельности университетов: