Марсианские войны

Самым северным населенным пунктом Внутренней Монголии являлся поселок Пайюнопо, и именно сюда вел свои не знающие усталости силы Казархан. В трех ли от городка монголы разбили лагерь и установили первоначальную юрту хана, в которую и препроводили его наложницу Утреннюю Лань.

— Приготовь мне баранину и чай, — распорядился Казар.

Качнув крутыми бедрами, Утренняя Лань подбоченилась.

— Это работа жены. Если уж ты так жаждешь жареной баранины, возьми себе жену. Я — наложница. Мои обязанности сводятся к кангу и им ограничиваются.

Казар грозно подступил к ней.

— Я — хан. И ты будешь делать то, что я скажу.

— Я личная наложница хана. Люби меня или оставь оплакивать моих безжалостно убитых мужей.

Казархан нахмурился, усмехнулся и снова нахмурился. Лицо его напоминало грозовую тучу.

— Мне нужно воевать, а не заниматься тобой.

Утренняя Лань повернулась к нему соблазнительным задом.

— Воюй, если тебе не до любви.

— О любви я тоже не забываю.

— Что ты дашь мне в обмен на горячую еду? — внезапно спросила Утренняя Лань.

— А что тебя устроит? — осторожно поинтересовался Казар.

— Мне хотелось бы стать десятницей.

— Ха! Наложница не может быть десятницей!

— Может, если того пожелает хан.

— Это правда, — состроил гримасу Казар. — Мое слово — закон.

Утренняя Лань повернулась, глаза ее заблестели.

— Ну так сделай это для меня.

— Ты хуже старой жены, больно уж хитра.

— Но зато я превосходная наложница. Если ты и дальше намерен пользоваться мной, то выполни мое желание.

— Зачем тебе быть десятницей? — недоумевал Казар.

— Мне это нужно для того, чтобы ехать рядом с тобой, а не в хвосте каравана с хромыми овцами.

— Ты можешь погибнуть в бою.

— Я буду оберегать моего хана от измены, — парировала Утренняя Лань.

— Да, ты могла бы, — допустил Казар.

— Так ты решил?

— Приготовь поесть. Я скоро приду за бараниной… и за тобой.

С этими словами Казар вышел из юрты, мурлыча что-то под нос. Остановившись у штандарта Чингисхана, прислоненного к юрте, он оглядел лагерь.

Приближалась ночь. Люди занимались лошадьми, раскладывали костры, готовили ужин, проверяли оружие. Казар почесал голову и громко закричал:

— Никаких костров! Подождите! До ужина нам нужно организовать армию.

К нему с недовольным видом подбежал Байяр.

— А не лучше ли заняться организацией на полный желудок?

— У монголов организация получается лучше, когда их желудки жаждут плодов организации.

Аргумент подействовал.

— Тогда я пойду делать стрелы, — согласился Байяр, — пока ты будешь заниматься организацией.

— Так и сделай. Но никакой баранины, пока мы не организуемся. И делай сначала луки поменьше, потому что я в первую очередь организую легкую кавалерию и конных лучников.

— Твое слово приказ для меня.

Казархан одобрительно хмыкнул.

— Хороший ответ. Пусть и остальные отвечают так же, когда это необходимо.

Взойдя на небольшой холмик, Казар возвысил голос.

— Приказываю моим верным монголам собраться и выслушать мои слова!

Тем, кто двигался поживее, Казар распорядился стать справа от себя, те же, кто медлил, заняли место слева. Затем он заговорил.

— Вы, кто отстает, будете тащиться и в бою. Вы станете собаками хана по имени Пес. Вы станете теми монетами, которые я потрачу в первую очередь, и вы последними получите пищу. Вам достанется лишь та добыча, что останется после других, которые слушаются меня без колебаний.

Левое крыло ответило недовольным ропотом.

— Если кто-то из вас хочет возразить, я готов его выслушать.

Приземистый, с головой, напоминающей пулю, монгол выступил вперед.

— Я поклялся в верности в обмен на равное распределение всей добычи, — пожаловался он.

— Вы также поклялись мне повиноваться во всем. Своей постыдной медлительностью вы меня подвели.

— Договор есть договор.

— Верно, — признал Казар.

— Я, Дурум, требую, чтобы ты позволил мне стать справа от тебя.

— Раз ты настаиваешь, я позволю тебе занять место справа, но только если все остальные, кто стоит там, согласятся поделиться с тобой будущей добычей и военной славой, которых ты еще не заслужил.

— Разве они ослушаются твоего приказа?

— Это было бы нарушением священной клятвы.

Дурум прищурился.

— Тогда я испытаю их решимость, — и сказав это, направился к правому крылу на глазах у всей армии.

Ни слова, ни звука. Дерзко сложив руки на груди, Дурум посмотрел на Казархана, который бесстрастно следил за ним.

— Ты смелый человек, — сказал Казар.

— Я монгол и не боюсь ничего.

— А я боюсь монгола, который ничего не боится.

— Монгол, который ничего не боится, станет верным орудием твоей власти.

— Монгол, который ничего не боится, не боится и своего хана.

— Я боюсь тебя.

— Ты сказал, что не боишься ничего.

— Ничего, кроме тебя, о Хан, — Дурум занервничал.

— Сначала ты говорил по-другому. Чему же я должен верить? Тому, что ты сказал до того, как у тебя на лбу выступил пот, или тому, что ты говоришь теперь, когда смелость покинула тебя, как дерьмо овцу?

— Я дал клятву служить тебе, Казархан.

— Которую и нарушил.

Отвернувшись от Дурума, Казар поднял руку.

— Казните неверного!

На это не потребовалось много времени. Сверкнула сабля, и монгол, чье имя не сохранит история, упал в лужу собственной крови.