Мартин Лютер. Человек, который заново открыл Бога и изменил мир

Лютер в своей простой августинской рясе, пройдя мимо испанской стражи императора, вошел в покои, где уже собралось целое созвездие знатных и влиятельных особ. От такого общества могло захватить дух и у куда более искушенного человека! Здесь присутствовали влиятельнейшие люди тогдашнего мира. Семь курфюрстов, бесчисленное множество архиепископов, князей, герцогов и иной знати – все разряженные и приукрашенные, в шляпах с перьями, с золотыми цепями на шеях; и все они с любопытством смотрели на разворачивающийся перед ними спектакль – на дерзкого монаха, в свою очередь глазевшего на них с любопытством, но без малейшей робости.

Лютер, очевидно, не привык к такому обществу. В толпе знати он увидел знакомого – Конрада Пейтингера, аугсбургского дворянина, – бросился к нему и радостно его приветствовал, не понимая, насколько неприлично так себя вести в присутствии императора. Маршал Паппенгейм сурово одернул Лютера и приказал молчать, пока ему не разрешат заговорить. Стоит отметить также, что в этих покоях Лютер впервые лично встретился с Фридрихом. Встретились они и на следующий день – но более никогда не виделись и общались друг с другом только письменно.

Один из присутствовавших делегатов так вспоминал эту сцену: «Объявили о приходе Мартина Лютера, а вслед за этим вошел и он сам – человек лет сорока, быть может, чуть больше или чуть меньше[224]

, крепкого телосложения, со здоровым румянцем, с не слишком добрыми глазами и живым лицом, выражение которого постоянно изменялось»[225].

В письме к папскому вице-канцлеру нунций Алеандр особенно отмечал дурные манеры Лютера: «Этот дурень вошел с улыбкой на лице, принялся вертеть головой вправо-влево и кому-то кивать, а императора словно не заметил!»[226]

А ведь посреди этой роскошной залы восседал на возвышении сам юный император. Утонченный внук Фердинанда и Изабеллы Испанских, как мог он найти общий язык с грубым, неотесанным немецким монахом? На портретах Карла в молодости мы видим изнеженного юношу-аристократа, казалось бы, неспособного ни на что, кроме изящных забав. Но в реальности Карл V был совсем иным.

А что чувствовал Лютер, оказавшись в собрании могущественных князей земных? Он улыбался и держался уверенно – это говорит об ощущении равенства с ними, видимо, порожденном глубокой верой.

Наконец Лютер встал на отведенное ему место, перед столом, на котором возвышалась гора его книг, всего около сорока, изданных в Базеле и специально привезенных сюда для разбирательства.

Вопросы Лютеру от имени императора задавал Иоганн фон дер Эккен (не путать с Иоганном Эком, лейпцигским оппонентом Лютера). Этот Иоганн фон дер Эккен был секретарем архиепископа Трирского, одного из семи курфюрстов – и лично надзирал за сожжением книг Лютера в Трире. Поскольку некоторые в зале не владели латынью, а другие знали латынь, но не знали немецкого, допрос производился на двух языках. Стоит заметить, что сам император Карл очень плохо говорил по-немецки, так что каждый вопрос и ответ переводился на латынь в первую очередь для него.

Итак, фон дер Эккен обратился к Лютеру – сперва по-немецки, затем по-латыни – с такими словами: император призвал его сюда, чтобы получить ответы всего на два вопроса. Первый: верно ли, что все эти книги, на которых стоит его имя, написаны им самим? Второй: готов ли он отречься от того, что содержится в этих книгах? Это все; больше ничего здесь обсуждаться не будет.

Юридическим советником Лютера в Вормсе стал Иероним Шурфф, профессор юриспруденции из Виттенберга; он находился здесь, вместе с Фридрихом, еще с февраля. Сейчас он шагнул вперед и потребовал огласить названия книг. И фон дер Эккен начал зачитывать собранию длинный список названий.

Само количество книг и их заглавия, должно быть, колоколом прогремели в императорских покоях и поразили умы всех, кто их слышал. Список длился и длился, и не было ему конца. Вот они, писания, вызвавшие революцию, – разлетевшиеся по всему христианскому миру, переведенные на множество языков, писания, которые все вокруг читают и обсуждают. Одно название звучало за другим – и длинный список книг сам по себе стоил целой книги.

Наконец список книг окончился, и Лютер заговорил: сперва по-немецки, затем сам себя переводя на латынь. Один наблюдатель писал: «Говорил он голосом мягким и тихим, словно был потрясен и испуган, и ни в лице его, ни в жестах, ни в манерах не ощущалось спокойствия и почтительности»[227]. Кажется, многим слушателям было трудно разобрать, что он говорит. Но сказал он вот что: «Все эти книги мои – и не только эти: я написал больше». Тогда фон дер Эккен задал второй вопрос: готов ли Лютер защищать то, что написал в этих книгах, или хочет от них отречься?[228]

В длинном списке, ближе к концу, содержался и том лекций Лютера по Псалтири. Алеандр заказал его на франкфуртской книжной ярмарке и добавил в список. В этой недавно изданной книге, как и во многих других, не было ни следа тех утверждений, что навлекли на себя папскую буллу.