Фон дер Эккен ясно дал понять, что судьи ждут только ответов «да» или «нет». Они не дадут втянуть себя в спор. Поэтому Лютер ответил: «Это касается Бога и Его слова. Это может повлиять на спасение душ. Об этом Христос сказал: “Кто отречется от Меня перед людьми, от того отрекусь Я перед Отцом Моим”. Опасно сказать об этом слишком много, еще опаснее сказать слишком мало. Молю вас, дайте мне время все обдумать»[229]
. Он добавил, что хотел бы дать «удовлетворительный» ответ, «не наносящий ущерба Божественному слову и не подвергающий опасности мою душу».Откровенно говоря, такого ответа никто не ожидал. Лютер играл не по правилам: судьи не знали, что на это ответить. И в самом деле, что это значило? Может, это просто саксонская уловка, ловкий прием, чтобы выиграть время и дать хитрецу Лютеру возможность пустить пыль в глаза собравшемуся здесь цвету европейского рыцарства? Или знак, что Лютер напуган и, словно заяц, за которым гонится свора собак, петляет и заметает следы, не зная, что еще предпринять?
Но на эту загадку, о которой ученые спорят уже пять столетий, есть простой ответ: скорее всего, Лютер ждал, что ему предъявят конкретные еретические утверждения и предложат их защищать или от них отречься. Именно к этому он готовился. Но никак не к тому, что перед ним вывалят гору книг и предложат что-то сказать о них всех разом! Такой подход был ему просто непонятен. Но те, кто думал, что страх перед лютой смертью на костре заставит Лютера сказать: «Да, все они мои, и я отрекаюсь от всего, от чего вы просите отречься», – явно ошибались.
Просьба Лютера дать ему время прозвучала странно и неожиданно, однако требовала ответа; и фон дер Эккен обратился к рейхстагу и императору. Некоторое время они совещались; затем он снова обратился к Лютеру – но прежде, чем огласить решение – «да» или «нет» – несколько минут сурово распекал его за то, что тот, профессор богословия, не может сразу ответить на простой вопрос, ради которого его и вызвали на рейхстаг. Можно ли терпеть такое? Далее он продолжал:
Однако, хотя [ты] и не заслуживаешь дополнительного времени, его императорское величество, по прирожденному милосердию своему, дарует тебе еще один день – с тем, чтобы завтра в этот же час ты готов был отвечать, и с тем условием, чтобы отвечал не на письме, а словом уст своих[230]
.По-видимому, рейхстаг опасался, что Лютер – чья волшебная сила убеждения с помощью печатного слова и привела их на этот нелегкий путь – просит время для того, чтобы, вернувшись к себе на квартиру, выпустить еще один зажигательный манифест, который, без сомнения, будет напечатан в десятках печатных мастерских, разойдется по всей Европе и нанесет Святой Церкви еще больший ущерб. Не в этом ли план саксонского лиса? Мало того: с этим манифестом придется спорить. А спор по существу – это именно то, чего император и его почтенные приближенные всеми силами стремились избежать. Если Лютер втянет их в обсуждение очередного обширного труда, выйдет, что собрались они здесь напрасно, и оправдаются опасения Алеандра: рейхстаг станет для Лютера просто еще одной площадкой – и какой удобной площадкой! – для распространения своих зловредных и, увы, трудно опровержимых идей.
С этим его отослали прочь. В своем докладе папе Алеандр, покритиковавший Лютера за веселый вид, с каким он входил в императорские покои, затем саркастически замечал: «Выходил [Лютер] уже совсем не так радостно!»[231]
В тот же вечер немало знатных людей посетили Лютера, чтобы ободрить и призвать не бояться за свою жизнь. Однако Лютер держался спокойно и непоколебимо. Уже поздно вечером он нашел время написать письмо, в котором заявлял: «Однако с Христовой помощью я и за целую вечность не отрекусь ни от единой буквы, мною написанной!»[232]
В тот же вечер Лютер встретился со Спалатином, чтобы обсудить, что ему делать завтра. Возможно, в этом совещании участвовали также Амсдорф, Юстус Йонас и Шурфф, Что именно они обсуждали, мы не знаем. Но известно (хотя, быть может, это понятно и без специальных упоминаний), что в положенное для молитвы время Лютер молился с обычным своим жаром.На следующий день Лютер встретился с Конрадом Пейтингером, которого радостно приветствовал вчера, войдя в императорские покои. Пейтингер был высокопоставленным аугсбургским чиновником и в Вормсе представлял свободные имперские города, одним из которых был Аугсбург. Позднее он рассказывал, что во время этой встречи Лютер был бодр и в хорошем расположении духа.