Мартин Лютер. Человек, который заново открыл Бога и изменил мир

Общий контекст религиозной жизни для Лютера был следующим: над всем главенствуют законы свободы и любви. Там, где речь идет о важнейших истинах, от которых зависит спасение души, компромиссы невозможны; но там, где есть выбор – выбор должен оставаться. И необходимо четко отличать одно от другого. Поэтому, когда Карлштадт утверждал, что не принимать во время причастия и хлеб, и вино – грех, Лютер говорил: нет, можно поступать и так, и так. Когда Карлштадт и Цвиллинг настаивали, что в Писании прямо запрещены любые изображения, Лютер отвечал: нет. На Ковчеге Завета были херувимы, в пустыне – бронзовый змей. Все не так просто. Более того, то, что изображения святых искушают некоторых им молиться, не означает автоматически, что священные образа и статуи нужно запретить. Если кто-нибудь возгордится красивой новой церковью – следует ли из-за этого сносить церковь? И в любом случае, действовать нужно медленно и постепенно. «Дайте людям время», – говорил Лютер.

Три года беспрестанного учения, размышлений и обсуждений потребовалось мне, чтобы прийти туда, где я сейчас нахожусь: как же можно требовать, чтобы простой человек, неискушенный в таких материях, прошел тот же путь за три месяца? Не думайте, что можно победить злоупотребления, уничтожив то, чем злоупотребляют. Мужчин сбивают с пути вино и женщины. Что же, запретить вино и упразднить женщин? Язычники поклоняются солнцу, луне и звездам. Что же нам, сорвать светила с неба? Такая торопливость и грубость выдает недостаток уверенности в Боге. Взгляните, чего достиг Бог через меня, – а ведь я только молился и проповедовал. За меня все сделало слово Божие. Пожелай я – мог бы возбудить в Вормсе мятеж. Но, пока я просто сидел и пил пиво с Филиппом [Меланхтоном] и Амсдорфом, Бог сам нанес папству мощный удар[331]

.

Лютер говорил, что в центре христианской веры должны стоять свобода и любовь. Веры «без любви недостаточно; в сущности, это и не вера вовсе», – говорил он[332]

. Серьезно и подробно говорил Лютер о сходстве между тем «ярмом дел», которое накладывала на человека папская система, – и таким же ярмом, которым неожиданно обзавелось нынешнее виттенбергское движение. Многие миряне с детских лет впитали такое благоговение перед гостией и чашей со Святыми Дарами, что просто не могут за один день начать относиться к ним так, словно в них нет ничего особенного, без страха трогать гостию руками и брать в руки чашу вина. Лютер хорошо помнил, как его самого едва не парализовало во время первой мессы. Он понимал: заставлять некоторых людей брать в руки чашу – все равно что запрещать им причащаться. И в этом, и во многих других вопросах единственным принципом должна стать свобода. Дайте людям свободно причащаться вином – но не принуждайте к этому. Подавая практический пример такой свободы, Лютер надевал на проповедь монашескую сутану. Он легко мог бы поступить, как Карлштадт – проповедовать в профессорской мантии, – однако желал дать понять: никто не принуждает его носить сутану, но он будет ее носить по собственному выбору. Именно свобода носить или не носить – вот что важно и ценно. Карлштадт и Цвиллинг, так сказать, принуждали паству к нонконформизму так же, как папа принуждал к конформизму. Похоже на то, как если бы в каком-нибудь офисе персонал взбунтовался против дресс-кода, отменил костюмы и галстуки – и скоро там стали бы смотреть косо на всех, кто ходит на работу не в джинсах и без татуировок. И то и другое – рабство; и то и другое идет против величайших законов – евангельских законов любви и свободы. «Прежде дьявол делал нас слишком папистами, – говорил Лютер, – а теперь хочет сделать слишком евангелистами»[333]

.

В памфлете Лютера о Вечере Господней, озаглавленном «Принятие Святых Даров в обоих видах», есть слова, почти буквально повторяющие основную мысль его более ранней книги «О свободе христианина»: