Мартин Лютер. Человек, который заново открыл Бога и изменил мир

Ко времени возвращения в Виттенберг Лютер видел уже достаточно – и излил свою горечь и возмущение в печально известном трактате «Против крестьянских полчищ – убийц и расхитителей». Лютер видел: время надежд на мир и отчаянных призывов к миру прошло. Теперь он развернулся на сто восемьдесят градусов и призвал немецких дворян – тех, кому Бог вручил меч, – со всей силой и яростью обрушить этот меч на головы мятежников. Пусть не страшатся, не колеблются, пусть борются изо всех сил и сотрут в пыль кровожадных бунтовщиков, вдохновляемых не Богом, а самим дьяволом. «Все, кто может – бейте, режьте, вешайте! – писал Лютер. – Если сами при этом погибнете – благо вам: нет достойнее смерти, чем умереть, повинуясь Божественному Слову и заповеди Рим. 13 [:1–2], на службе ближнему, которого вы спасаете от уз ада и дьявола»[384].

Однако пламенные увещания Лютера сыграли с ним дурную шутку, ибо вышли в свет намного позже, чем он рассчитывал. К тому времени, когда их прочла широкая публика, мятеж был уже жестоко подавлен – и яростные призывы Лютера к насилию выглядели просто жестокими. Обычно Лютер внимательно следил за тем, как воспринимаются его слова, но за эти слова извиняться не стал. Вместо этого несколько месяцев спустя он написал дополнение под заглавием «Открытое письмо о резкой брошюре против крестьян», где фактически защищал себя от обвинений и напоминал читателям, почему написал именно так:

Бунтовщики не понимают слов и не слушают увещеваний. Им ничего не объяснишь, пока не раскупоришь им уши мушкетными пулями, пока у них [кровь] не польется из носу и головы не полетят с плеч[385]

.

Лютер понимал: если бы знать не остановила мятеж, тот нанес бы немецкому обществу непоправимый удар. Порядок и цивилизация были бы разрушены полностью – и один бог знает, когда удалось бы их восстановить. Наступило бы время немыслимых страданий для всех. Так что бунтовщики в своей глупости и кровожадности рубили сук, на котором сидели. Если бы знати не удалось потушить пожар мятежа, он охватил бы всю страну и не угас, пока не пожрал бы все и вся. «Если же кто полагает, что я выражался слишком резко, – добавлял Лютер ближе к концу статьи, – пусть вспомнит о том, что терпеть мятеж не должно, и что гибели мира можно ожидать в любой день и час»[386]. Что ж, с таким аргументом не поспоришь.

Однако Мюнцер не внимал лютеровым увещеваниям. У себя в Мюльхаузене он призывал своих сторонников к новым кровожадным «подвигам», убеждая не останавливаться на пути смерти и разрушения. Мюнцер чувствовал, что ради этого часа появился на свет, – и как же сейчас упивался собой! Дай судьба ему шанс, он бы, пожалуй, всю Европу безвременно уложил в могилу.

Итак – идите, идите, идите! Время настало. Эти негодяи будут скулить как псы, просить, хныкать, умолять, как дети. Но не ведайте жалости. Что приказал Бог Моисею во Втор. 7, то же теперь приказывает и вам… Идите, идите, пока горит огонь! Пусть меч ваш не остынет и не дрогнет. Бейте молотом по Нимвродовой наковальне. Разрушьте до основания их замки и башни. Пока они здесь – вам не избавиться от страха человеческого. Пока они правят вами – вы ничего не узнаете о Боге. Идите, идите, пока солнце еще высоко. Бог идет впереди вас. За ним, за ним![387]

Разумеется, впереди них шел не Бог – скорее уж тот вечный мертвец, что объявил себя «богом» еще до начала времен. Он вел эти потерянные души за собой во тьму внешнюю, туда, где плач и скрежет зубов.

Но сколь ни ужасны были эти орды одержимых, внушающие страх всей Германии, – встретив серьезное сопротивление, они победить не смогли. Сопротивление возглавил ландграф[388] Филипп Гессенский, выставивший против бунтовщиков конницу и доспешных рыцарей. Сперва в Фульде, затем в Бад-Херсфельде он нанес своим необученным противникам серьезные поражения. В обоих случаях знать побеждала благодаря умелому командованию и превосходству в вооружении. Следующий этап войны развернулся в Бад-Франкенхаузене близ гор Кифхойзер, где собрались большие крестьянские силы. Для этой битвы Филипп призвал себе на помощь тестя, герцога Георга, чьи силы присоединились к армии.