Мартин Лютер. Человек, который заново открыл Бога и изменил мир

Похоже, эта черта – отчуждение от мира и мысли о скорой смерти – не изменилась в Лютере с 1505 года, когда он со Штаупицем сидел под грушевым деревом: по-прежнему Лютер ждал скорой встречи со своим Создателем и даже этого желал. Очевидно, что в 1524 году он еще не представлял себя человеком семейным. Кажется, не переменилось это настроение и за зиму. Однако 16 апреля 1525 года, перед самым отъездом из Виттенберга в Айслебен, где Лютер написал знаменитое «Увещание к миру», и прежде чем увидел собственными глазами масштаб происходящего, он написал Спалатину. В этом письме чувствуются новые нотки: Лютер по-прежнему уверяет, что семья ему не нужна, – но в то же время намекает, что мнение его скоро может измениться:

Кстати сказать, по поводу того, что пишешь ты о моем браке, [позволь сказать тебе вот что]: не хочу, чтобы ты удивлялся, почему это блестящий кавалер вроде меня все не женится. В самом деле, странно, что я, хотя и часто пишу о семейной жизни и много общаюсь с женщинами, все еще ни одну из них не полюбил, не говоря уже о том, чтобы какой-нибудь стать мужем… Однако посмотри на себя: ты-то сам чего медлишь? Смотри, как бы я, и мыслей о браке не имеющий, в один прекрасный день тебя не обскакал, – Бог ведь всегда решает дело так, как мы менее всего ожидаем. Говорю об этом серьезно, чтобы побудить тебя скорее исполнить свое намерение[397]

.

Менее чем через три недели, среди ужасов Крестьянской войны, по дороге домой Лютер написал письмо Иоганну Рюгелю – то самое, в котором советовал не отговаривать графа Альбрехта от подавления мятежа силой. Однако в этом письме, отправленном 4 мая, проскальзывает одна фраза, составляющая яркий контраст с общим его мрачным тоном: «Если все будет хорошо и я буду жив – непременно женюсь на моей Кати, чтобы посрамить дьявола»[398]. Такая фраза, брошенная вскользь посреди письма, в прочих отношениях серьезного и даже мрачного, ясно показывает: и Рюгель, и другие друзья Лютера к этому времени прекрасно знали и о том, кто такая Кати, и о том, что Лютер может на ней жениться. Самое удивительное здесь, что он называет ее «моя Кати», – ясный знак, что дело зашло уже очень далеко, хоть ни одно другое из дошедших до нас писем не дает на это и намека. По-видимому, постоянные мысли Лютера об этом – столь постоянные, что он не мог не думать о предстоящей женитьбе даже перед лицом «кровожадных орд», – были связаны с недавней поездкой к родителям. Объезжая Саксонию с проповедями, он побывал и у них; и упоминание «моей Кати» почти безусловно доказывает, что и с родителями о ней поговорил. Быть может, для того и заезжал к ним, чтобы рассказать о Кати и о скорой свадьбе. Родители его, без сомнения, всем сердцем одобрили мысль, что сын их наконец-то обзаведется семьей, – ведь ему было уже почти сорок два.

Были и еще две причины, облегчившие для Лютера вступление в брак. Одну мы уже знаем – это смерть Фридриха. Взгляды Фридриха на возможность брака для монахов и священников были скорее традиционными, и Лютер, несомненно, понимал: если он женится, это осложнит его отношения с человеком, которого он так уважает и который столько для него сделал. Кроме того, недавно умер и Штаупиц – и это, пожалуй, еще серьезнее расчистило Лютеру путь к браку. Он прекрасно понимал: известие о том, что его бывший протеже и духовный сын женился, чрезвычайно обеспокоит Штаупица – тем более что жениться он решил на монахине.