Усилилось давление и на Фридриха с требованием выдать Лютера; однако по каким-то своим причинам он этого делать не стал – напротив, решил Лютера защищать. Почему именно, мы вряд ли когда-нибудь узнаем. Разумеется, нам известно, что идее индульгенций сам Фридрих отдал немало времени, трудов и средств. Но, быть может, по совету многих виттенбергских богословов – и прежде всего Спалатина, которому полностью доверял, – курфюрст предпочел защищать Лютера от Рима.
Однако Лютер понимал, что, оставаясь в Виттенберге, наносит урон репутации Фридриха. Ситуация принимала все более политический оборот. Рим понимал, что ему грозит огромный имиджевый скандал, и готов был на все, чтобы прекратить неудобные вопросы, толки и пересуды, растущие день ото дня и наносящие власти и авторитету Церкви большой урон, возможно, с катастрофическими последствиями в будущем. Более всего, быть может, тревожило Рим то, как скажется все это на грядущих выборах нового императора. Как мы уже упоминали, для Рима было чрезвычайно важно, чтобы императорский трон не занял юный Карл I Испанский, внук Фердинанда и Изабеллы Испанских. Став императором, этот юноша сосредоточил бы в своих руках поистине безграничную власть – и Рим это очень тревожило. В глазах папы эти политические треволнения были куда важнее и «истины», и богословской ясности. Выборы приближались – и ни о чем другом в Риме уже не думали.
Итак, Рим принял роковое решение поставить все на политику. К черту прошлое, к черту будущее! Настоящее – вот единственное, что сейчас его волновало. Поэтому Церкви было необходимо, чтобы Лютер явился в Рим, покаялся – или отправился на костер. И папа изо всех сил давил на Фридриха, требуя от него дистанцироваться от Лютера и передать этого возмутителя спокойствия в руки Рима. Но что мог сделать Рим, чтобы убедить Фридриха себе подчиниться?
Тем временем Лютер, вполне понимая, что происходит, благородно поставил интересы Фридриха выше своих. Чтобы вывести курфюрста из-под огня, он решил покинуть Виттенберг и Саксонию. Он знал, что опасность велика; но из уважения к своему государю – и веря в Бога, который не покинет его в беде, – предпочел уехать. Вот еще один яркий пример веры Лютера: не зная, что ждет его впереди, он все же поступил так, как подсказывала совесть, – и положился на Бога. В письме Спалатину от 25 ноября он писал:
Каждодневно ожидаю я осуждения из Рима; поэтому привел в порядок свои дела и обо всем распорядился, на случай, если придется мне, как Аврааму, покинуть все и идти в страну незнаемую. Но я не страшусь – ведь Бог повсюду с нами. Разумеется, оставлю тебе прощальное письмо: прочти его, если у тебя достанет мужества читать письмо человека осужденного и отлученного.
Теперь же прощай – и помолись обо мне[148]
.Штаупиц находился в это время в Австрии, в Зальцбурге; он прислал Лютеру письмо с нарочным, приглашая скрыться у себя:
Мир ненавидит истину. Эта ненависть распяла Христа; и поистине не знаю, что ждет теперь тебя, если не крест. Друзей у тебя немного, да и они, боюсь, попрячутся из страха перед противником. Оставь Виттенберг и приезжай ко мне, дабы могли мы жить и умереть вместе. Князь знает об этом и согласен. Как отшельники в пустыне, последуем за Христом[149]
.То, что этот человек, так рано разглядевший в Лютере гениальность и огромный потенциал, теперь подбадривал его в подобных выражениях – приравнивая папскую власть к «миру», возненавидевшему и убившему Спасителя, к фарисеям, составившим заговор, чтобы казнить Иисуса, к римской толпе, требовавшей освободить Варавву – поистине поразительно. По-видимому, человек этот четко различал истинную Церковь Божью – и огромную бюрократически-политическую корпорацию, обосновавшуюся в Риме и назвавшую себя Церковью. Но еще поразительнее, что, несмотря на столь ясное понимание происходящего, Штаупиц так и не последовал за Лютером: он оставался верным сыном Церкви до конца своих дней. Любого объективного наблюдателя истории это должно убедить в том, что глубоко принципиальных и богобоязненных людей можно было встретить на обеих сторонах великого грядущего раскола.