Мартин Лютер. Человек, который заново открыл Бога и изменил мир

Если Лютер полагал, что его письмо Каэтану, отправленное перед отъездом, смягчит ситуацию, то ошибался. 24 октября Каэтан написал письмо Фридриху, в котором требовал отправить Лютера в Рим. С точки зрения Каэтана, ничего другого не оставалось. Что вообразил о себе этот монах – с чего он взял, что может водить вокруг пальца кардинала? Лютер не покаялся, не взял назад свои еретические утверждения – значит, должен отправиться на суд в Ватикан. Ему дали шанс – он им не воспользовался. В беседах с Каэтаном Лютер ссылался, в том числе, на то, что Церковь никогда еще не обсуждала и не решала напрямую вопрос об индульгенциях – и он, как доктор богословия, видит свой долг в том, чтобы поставить перед Церковью нелегкие вопросы об этом предмете, вынудить ее увидеть здесь богословские провалы и позаботиться о том, чтобы их закрыть, пока они не привели к дальнейшим печальным последствиям. Лютер надеялся, что, требуя, чтобы ему объяснили, в чем его ошибка, наконец побудит Церковь к правильному решению – к обсуждению этой темы по существу; Церковь увидит ясно, что допускает существование богословски порочной практики, практики, уводящей верующих прочь от истины – будет благодарна Лютеру за то, что он указал на ошибку, и, разумеется, ее исправит. Однако – по причинам, которые истории понять не дано – Каэтан и Церковь воспринимали эту ситуацию совершенно иначе. Они уперлись; и это привело к Реформации, которой, действуя более гибко и разумно, они вполне могли бы избежать.

Яркий пример такого бессмысленного упорства продемонстрировал Каэтан дальше. Лютер говорил, что Церковь никогда не обсуждала вопроса об индульгенциях и не принимала по нему определенного решения; в доказательство своих слов он указывал на то, что никаких папских булл или указов об этом предмете не существует. Составление такого документа, разумеется, заставило бы Церковь прежде всего задуматься о богословских основаниях индульгенций – и, задумавшись об этом, она немедленно увидела бы проблемы, на которые указывал Лютер. Именно в этом и состояло принципиальное требование его «Девяноста пяти тезисов»: провести на эту тему дебаты и обсудить богословскую сторону дела. И далее: пока такого документа не существовало, как могла Церковь обвинять Лютера в ереси? Какому документу, вышедшему из папской канцелярии, противоречило то, что говорил Лютер?

Поэтому Каэтан, страстно желая как можно скорее заткнуть рот этому немецкому еретику, пришел к решению неожиданному и, пожалуй, чересчур смелому: составить такой документ самому. Он торопливо набросал черновик и 9 ноября отослал его в Рим. Однако документ Каэтана ни в малой мере не касался ни искренних вопросов и возражений Лютера, ни поднятых им сложных проблем. Вместо этого он высокомерно – и, с богословской точки зрения, бессмысленно – призывал себе на помощь папский авторитет. В сущности, говорилось там всего-навсего: «Молчи и делай, что тебе говорят! Хватит вопросов. Никаких ответов и разъяснений ты от нас все равно не услышишь. Великий и могучий папа сказал, аминь».

Разумеется, этим Лютера было не одурачить. В этих попытках заткнуть ему рот он видел не истинный глас Божий, а лишь «великую и ужасную» подделку, машину, изрыгающую дым и пламя. Но дым и пламя эти исходили не со святой горы святого Бога: извергали их люди, напыщенные и гордые, но снедаемые тайным страхом, люди, что, спрятавшись за красно-золотым занавесом, дергали за церковные и юридические рычаги. Настоящей власти, на которую они ссылались – власти и авторитета Бога и истины, – у них не было; и Лютер, подобно бдительному песику, лаял, лаял и лаял, стремясь предупредить мир о мошенничестве, убедить людей отдернуть занавес и обнажить скрытую за ним нехитрую механику обмана.

Самоуверенность Лютера приводила кардинала Каэтана в ярость. Ему это казалось вопиющей наглостью. Но Лютер верил не в себя, а в Бога. Он не сомневался, что есть Бог, которого надлежит страшиться, власти которого должны повиноваться все и каждый. К этому Богу – а также к истине и здравому рассудку – Лютер готов был прислушаться. Но, пока Каэтан и остальные на примере Писаний не укажут Лютеру, в чем его позиция расходится с истиной Божьей – слушать их Лютер не собирался. Эта-то принципиальная разница между позициями Лютера и Церкви привела к тектоническому разлому: давление нарастало с каждым днем – и вскоре должно было вызвать великое землетрясение. Лютер понимал, почему не может сдвинуться ни на дюйм: но почему же папская власть не видит проблему так же ясно, как он, и не пытается исправить ситуацию? Что он упускает? Но понять Лютера они не хотели – или, быть может, не могли; и с необъяснимым узколобым упрямством требовали от искреннего и благонамеренного монаха лишь одного латинского слова. Одно слово – и всем бедам конец. Одно слово – и все утихнет. Скажи лишь одно слово: revoco!