Мастер

– Тетушка Кейт, – заметил Генри, – весьма драматично передавала события. Она рассказала, что они оставили его одного за чтением. День стоял тихий и теплый, и они повели нас – маленьких мальчиков – на прогулку. Он был один, когда начался приступ. Это появилось внезапно, из ниоткуда, словно громадная, неясная тень в ночи, злая, искалеченная птица с хищным клювом, нахохлившаяся в углу, готовая схватить его, – черный дух, но осязаемый, видимый, шипящий, пришедший за ним одним. Он знал, зачем этот дух явился, рассказывала она. Он пришел, чтобы его разрушить. С этой минуты отец был низвержен до состояния испуганного ребенка и ужасался еще и еще, пока не поверил, что это никогда не оставит его, чем бы оно ни было. Когда его нашли, он лежал на полу, скорчившись, закрывал уши руками и скулил, звал домашних на помощь. Уильяму и мне было всего два с половиной года и год от роду, и мы, в свою очередь, были очень напуганы зрелищем отцовского страха и его рыдающим голосом. Тетушка Кейт немедленно увела нас прочь. Уильям, по ее словам, был бледен как мел еще несколько дней после того и не мог спать в комнате без мамы. Ни он, ни я, разумеется, ничего не помнили о том событии.

– Никто не может гарантировать этого, – заметил Госс. – Воспоминания могут быть заперты внутри.

– Нет, – сурово ответил Генри. – Ничего у нас внутри не заперто. Мы не помним об этом. Я совершенно уверен.

– Продолжайте, пожалуйста, продолжайте, – попросил Госс.

– Тетушка рассказывала, что маме пришлось самой поднимать его с пола. Сперва она была уверена, что на него напали бандиты, а потом ей пришлось выслушать описание того, что он видел, убеждать, что нет никакой черной тени, никакой странной фигуры, скорчившейся в углу, что он в безопасности. Она никак не могла унять его плач и так до конца не поняла в точности, что же случилось на самом деле. Вскорости она догадалась, что он говорит то ли о животном, то ли о злодее, и что все это случилось лишь у него в голове, в его воображении. Это было мрачное виде́ние, и она сделала то, что делала еще в первый год их брака, когда у него случались ночные кошмары. Она нашла ножницы и медленно и нежно начала стричь ему ногти, мягко уговаривая и заставляя сконцентрироваться на движении ножниц. Когда он успокоился, она отвела его в их комнату и осталась там с ним.

– И бросила вас одних? – ахнул Госс.

– Нет, конечно же нет, – ответил Генри. – О нас заботилась тетя. Когда мы уже легли спать, а отец постепенно успокоился, они сидели с матерью и ломали голову, к кому обратиться за советом и что делать. Отец, когда мама начала баюкать его, умолк и застыл с пустым взглядом и открытым ртом. Он не переставал тихо всхлипывать и бормотать фразы, казавшиеся полной абракадаброй. Они были далеко от дома и не знали никого, кроме выдающихся друзей отца, не знали, можно ли обратиться к Карлейлю[31] или Теккерею за советом, как помочь такому пациенту, если это правильное слово, и, конечно, спросить, естественны ли такие мрачные и пугающие моменты для людей, которые выискивают смысл и значение вещей, находящихся за пределами их профессиональных или домашних обязанностей.

– Так что же они сделали? – спросил Госс.

– Той ночью мой отец спал, как и мы, но две женщины стерегли нас, осознавая, что жизнь теперь изменится. Мама знала, что это такое, утверждала тетушка, и всегда верила в это, что бы там ни говорили. Она верила, что философа посетил дьявол, но это был дьявол, которого мой отец вообразил или увидел в своей жизни-сне, которая странным образом переплелась с его читательской жизнью в те месяцы. Мама верила в дьявола, но знала, что только отец может его видеть и что для него дьявол совершенно реален – лицо, маячившее по ту сторону стекла в каждом окне, к которому он приближался. Никто другой не мог его увидеть, потому что никто другой не углублялся в мысли и верования, в которых тьма как таковая и дьявольщина были бы изгнаны из нашего представления о мире. Таков был мой отец.

– Но что же в итоге сделали ваша мама и тетя? – спросил Госс.

– У них на попечении, сказала тетушка, было двое ребятишек и дом, дальше этого они не заглядывали. Доктора настаивали на полном покое, ничего не писать и не читать, и даже не думать, если получится, отменить все визиты. По воспоминаниям тетушки, в те месяцы каждый раз, когда мать входила в комнату, отец тянулся к ней, словно дитя, которое просится на руки. Он боялся, что видение снова вернется, обшаривал взглядом углы комнаты и окно. Он жил в своем, отделенном от них мире, даже речь его, казалось, была нарушена.

– Тетушка рассказывала, как это действовало на вас с братом? – спросил Госс.

Генри вздохнул. И зачем он только согласился рассказать другу эту историю?