Меч ангелов

– Но здесь, Бог мне свидетель, и речи нет о чернокнижничестве! – снова почти выкрикнул он. – Тут просто некий безумец разрывает могилы и бесчестит останки!

– Отчего в таком случае вы сообщили епископу, а не юстициариям? – спросил я. – Раз уж полагаете, что это только криминальное дело?

Он покраснел, и чело его оросили капли пота.

– Со всем почтением, мастер, но есть ли у вас право…

– Есть, есть, уж поверьте, – оборвал я его пренебрежительно, поскольку песню эту слыхал слишком часто – о толковании по собственному разумению о том, на что имеют и на что не имеют право функционеры Святого Официума. – И если вы думаете, что мне будет приятно оставаться в этой дыре хоть на день дольше, чем необходимо для дела, – глубоко ошибаетесь.

– Моей обязанностью было уведомить епископа, – сказал он, громко сглатывая и отирая пот со лба.

– Наверняка, – сказал я. – А моей – внимательно присмотреться к упомянутому делу, кое, насколько смею судить, беспокоит не только вашу милость, но и честных обывателей спокойного Штольпена. – Слово «спокойного» я произнес так, чтобы и самый подозрительный из людей не ощутил за ним иронию.

– Чего же вы ожидаете от меня? – спросил он понуро.

– Радости, – ответил я, глядя ему в глаза. – Радости, вызванной тем, что Святой Официум, занятый своими непростыми делами и ведущий битву за души людей во всем мире, нашел время, дабы помочь верным мирянам в этом городишке.

– Покорнейше благодарю, – сказал он быстро. – И Бог мне свидетель, радуюсь всем сердцем, что вы хотите посвятить нам свое драгоценнейшее время.

– Не меня благодарите, но лишь Господа, что направил мои шаги, – ответил я, не сводя с него глаз.

– Всегда благодарю Господа за все милости, коими Он меня дарит, – пробормотал он еще быстрее.

А я видел уже, что человек сей начинает чувствовать страх пред вашим нижайшим слугою, как и должно быть. Однако не было во мне ни капли грешной радости. Что же я был бы за инквизитор, если бы подобные низкие чувства обуревали мое сердце? В конце концов, я ведь Слуга Божий и Молот Ведьм, а эти титулы, пусть и неофициальные, к чему-то да обязывают.

– А теперь расскажите о трупоеде, – потребовал я.

– Бог мне свидетель, не много здесь расскажешь, – вздохнул он. – Года полтора как кто-то раскапывает могилы и вырезает из трупов части тела. Порой цапнет лишь кусок плоти, порой же – украдет всю конечность… Люди напуганы. Боятся хоронить близких на нашем кладбище.

– Следы укусов? – спросил я.

– Не-е-ет, – покачал он головой. – Ничего такого.

– Значит, это не гуль, – сказал я. – Ибо ни одному из них не хватило бы разума использовать нож.

– Вы верите в гулей? – Настоятель широко отворил глаза. – Но это лишь суеверие…

– Если не верить в силу Зла, как можно уверовать в бесконечную мощь Добра? – ответил я вопросом на вопрос. – И коли усомнитесь в силе сатаны, Господь напрасно станет стучать в ваши сердца.

– Не усомнюсь! – На сей раз он почти кричал. – Бог мне свидетель, вера моя крепче крепостных стен.

– Вы уверяете в этом меня или себя самого? – спросил я вежливо, а потом махнул рукою. – Но Бог с ними, с этими теологическими хитросплетениями. Никто ведь, драгоценнейший отец настоятель, не подвергает сомнению силу вашей веры, – произнес я таким тоном, что он невольно должен был обеспокоиться.

* * *

Кого следовало бы ожидать, милые мои, услыхав, что в Штольпен прибывает один из братьев-альмосунартиев? Монаха в бурой рясе, который с опущенной и покрытой капюшоном головой пробирается в городок?

Ха, этого я не ждал, но то, что увидел, превысило самые смелые мои чаяния. Ибо в Штольпен въехала конная кавалькада, во главе которой с важным видом гарцевал Маурицио Сфорца, окруженный десятком стражников. В свите я заметил и некую молодую даму, на руке которой сидел сокол в закрывавшем голову колпачке.

Брат-милостынник держался в седле на удивление хорошо, хотя подвернутая ряса не слишком-то подходила ни к высоким, до бедер, кожаным сапогам, ни к золоченой конской упряжи и чепраку с чудными украшениями. Как можете догадаться, милые мои, чепрак был на голове скакуна, а не на брате-милостыннике, хотя, признаюсь, эта вторая возможность обрадовала бы меня куда как сильнее.

С Маурицио Сфорца мы встретились у настоятеля, и церковный альмосунартий, сойдя с коня, оказался невысоким человечком. Мне не понравились его сморщенные бледные щеки и блестящие глаза. Отметил я также то, что худые, узловатые пальцы монаха были в постоянном движении – будто он что-то непрестанно сминал, душил или рвал на куски. Сами эти жесты мне тоже весьма не понравились. И все же я решил не поддаваться первому впечатлению и воспринимать папского мытаря если не с симпатией, то хотя бы с профессиональной вежливостью. В конце концов, я не намеревался добавлять себе проблем из-за глупейших случаев в городке Штольпен, о котором я прежде даже не слыхивал.

– Инквизитор Маддердин, – сказал Сфорца, и его голос оказался неожиданно звучным и глубоким. – Я рад, что мы будем действовать вместе, поскольку слава ваша добралась и до Апостольской Столицы.