Меч ангелов

– Видать, у Курта проблемы, – сказал Матиас тихо.

– Так и есть, – сказал я серьезно. – Его обвиняют в похищении тел и в том, что части трупов он использовал, чтобы приготавливать ужасающие заклинания, грозящие жизни и здоровью обитателей Штольпена… Поэтому, во славу Господа, он будет сожжен.

– Но это же неправда! – крикнул Литте, а потом тяжело уселся на сундук и спрятал лицо в ладонях. – А впрочем, что я знаю… – пробормотал.

– Почему же неправда? – спросил я ласково. – Знаете нечто, что могло бы помочь вашему приятелю?

– Да какой там приятель… – дернулся он.

Ха, вот это-то меня не удивило. Люди, арестованные Святым Официумом, самым удивительным и молниеносным образом теряли друзей, семьи и знакомых. Вот только что такой человек был окружен соцветием родственников и знакомцев, и глядите-ка – внезапно остается один, аки перст. Поскольку же некоторые из подозреваемых или обвиняемых покидали стены тюрем, оказавшись невиновными, то после наверняка получали новый жизненный опыт и новое понимание таких слов, как «дружба», «любовь» или «верность».

– Но все же – приятель настолько, чтобы помогать ему бескорыстно, – сказал я.

И увидел, как Матиас Литте сложил руки на коленях и правой придерживает левую, чтобы унять ее дрожь. Совершенно зря, поскольку я и так увидел все, что мне было нужно увидеть.

– Что ты делал с телами? – спросил я резко.

Он вскинул голову.

– Й-й-йа?

– Да, ты! Что ты делал с телами?!

Нижняя губа его тряслась, словно в лихорадке. Перепуганный взгляд метнулся в сторону сложенных у очага поленьев и воткнутого в дерево топора.

– Не глупи, Матиас, – сказал я. – Писание в мудрости своей гласит: «Ибо мы не сильны против истины, но сильны за истину»[12]. Помни, что лишь искреннее признание вины спасет тебя.

Честно говоря, его не смогло бы спасти уже ничего, но я не обязан был разъяснять ему сии печальные вести. Особенно учитывая, что человек, у которого осталась надежда, во сто крат полезней, нежели тот, кто надежду навсегда утратил.

Литте сдавленно расплакался, охая и стеная, кашляя и сморкаясь. Я не смотрел на его искривленное, птичье лицо, поскольку слишком многих грешников повидал уже в своей жизни. Однако те плачем чаще всего выражали лишь жалость об утраченной свободе причинять другим зло. Время искреннего раскаяния, раскаяния без принуждения, обычно приходит куда позже, когда тела грешников погружаются в столь глубокую пучину боли, что та чудесным образом добирается до самой глубины их души. Я лишь надеялся, что милость очищения будет дарована и Матиасу Литте.

Однако нынче мне нужны были доказательства. Слишком часто я видал людей, которые брали на свою совесть несовершенные преступления, и сейчас – даже сейчас! – я должен был окончательно увериться, что не ошибся.

– Куда ты прятал тела, Матиас? – спросил я снова, схватив его за плечо.

Мышцы его казались столь вялыми, что достаточно было сжать руку посильнее, чтобы сломать ему кости.

– Не прятал, – всхлипнул он. – Все сразу съедал. Готовил супчи-и-ик… – Он чуть не обрызгал меня соплями, оттого я отступил на шаг. – И солил… Там, в бочке, еще немного осталось…

– А кости?

– Моло-о-ол; говорят же, что из костей человека можно такой порошок сделать, чтобы жена вылечила-ась. Лишь бы только при полной луне…

– Матиас Литте, – сказал я сурово. – Именем Святого Официума я беру вас под арест. Теперь ты пойдешь со мной.

Он поднял на меня удивленные, заплаканные, покрасневшие глаза.

– А жена? – простонал. – Что же с ней будет, если меня не станет?

– До этого мне дела нет, – ответил я и дернул его за плечо.

* * *

– Он не чернокнижник, – сказал я.

– Сколь грешная самоуверенность говорит вашими устами. – Брат Сфорца театрально возвел очи горе.

– Я бы сказал – опыт, – ответил я.

– Так что? – засопел мытарь. – Говорите, что выкапывал останки и пожирал их?

– Не он пожирал, – пояснил я. – По крайней мере, сперва – не он. Готовил из человеческих тел бульон для больной жены, а кости молол, поскольку верил, что смолотые кости суть хорошее лекарство от легочной болезни. Потом их прижала нищета, и он сам решился задешево получать еду…

– Пхе, – фыркнул Сфорца. – Да он хитрец. Обманул вас. Признался в меньшем преступлении, чтобы скрыть нечто еще более отвратительное. Чтобы скрыть колдовство!

– Не думаю, – ответил я, поскольку и представить себе не мог человека, менее подходящего для чародейства, нежели Матиас Литте. – И кажется мне, что здесь нет работы ни для вас, ни для Инквизиториума. Нужно отправить его в Кайзербург и отдать в руки городского суда. Пусть повесят, четвертуют или что там решат сделать…

– А я уверен, что верно проведенный допрос даст прекрасный результат, – настаивал Сфорца. – Но не думаю, что вы сумеете справиться с этим заданием…

– Полагаете? – спросил я, прищурившись.

– Буду с вами откровенен, инквизитор Маддердин, – сказал он, вставая. – Слишком много говорят о вашем снисходительном отношении к еретикам и колдунам. Кажется, вы пытаетесь найти обыкновенную человеческую слабость там, где в игру входят искусы сатаны. Грешите бездействием…