Но Веселого Палача я увидел не на следующий день, а сразу же после обеда. Уж не знаю, кого я ожидал узреть, но всяко не эту одновременно гротескную и страшную фигуру. Веселый Палач из Тианнона был одет в облегающий кафтан с нашитыми разноцветными заплатками, сапожки с загнутыми носками и широкие, переливающиеся всеми цветами радуги панталоны. Шею и запястья его окружали пышные брыжи из белого шелка. Но не то, что он выглядел как паяц, было наиболее странным.
Лицо Веселого Палача закрывала золотая маска, изображавшая хохочущее личико толстощекого златовласого амурчика. Даже его глаз не было видно из-под узких горизонтальных щелей. Но имелись в его наряде и сильно беспокоившие меня детали. Брыжи на правом запястье были с буро-ржавым пятном, словно из-за засохшей крови, а на зеленом поясе панталон виднелся еще один след такого же цвета.
– Та ну на хер… – пробормотал Курнос, и это была очень дельная мысль обо всем происходящем.
– Позвольте представить вам, господин Маддердин, – сказал брат Сфорца с неподдельным удовлетворением в голосе. – Это мастер палаческого цеха, Гаспар Лувейн.
–
Голос Гаспара был одновременно хриплым и писклявым, будто палач едва входил в возраст мужа, когда высокие мальчишеские нотки начинают превращаться в мужское звучание. Но поскольку я слыхал о его свершениях уже несколько лет, то был уверен, что он не так уж и юн.
Я смотрел на него некоторое время.
– Держите своего пса подальше от меня, брат-милостынник, – предостерег я безразличным тоном.
–
– И рифмы у него подлые, – сказал я. – И передайте ему, если на то ваша воля, что коли он еще раз назовет меня братом, то вам придется доставать его зубы из его же мозга.
– Выйди, – приказал Гаспару резким тоном брат Сфорца, а Веселый Палач театрально пожал плечами, но послушался.
Я смотрел, как он идет в сторону двери, и даже походка его казалась одновременно странной и отталкивающей. Человек этот передвигался, сильно ссутулившись – так, что руки свисали почти до колен, шел же мелкими шажками, покачиваясь со стороны в сторону. Гаспар Лувейн был статным мужчиной, но когда шел, казался отвратительным согбенным созданием, которое лишь слегка, но все еще не слишком умело научилось изображать человека.
У самых дверей он обернулся.
–
– Мне не нравится, когда оскорбляют человека, который прибыл, чтобы мне помочь, – сказал Сфорца, стоило Веселому Палачу выйти из комнаты.
– Стану иметь это в виду, – ответил я.
Я раздумывал над тем, что же объединяет этих двоих. Брата из Апостольской Столицы и чудное существо, лишенное, казалось, человеческих достоинств, но пользовавшееся изрядной, пусть и жуткой славой. Неужели альмосунартии намеревались, выслеживая ведьм и расследуя ереси (скажем откровенно, уже сам внезапный запал сей браться за чужое дело был достоин осуждения), использовать подобных созданий?
Впрочем, вряд ли в мире сыщется кто-то подобный Веселому Палачу из Тианнона. Другое дело, что – если я хоть немного разбираюсь в жизни – рано или поздно найдутся подражатели, которые захотят сделаться похожи на Гаспара Лувейна как видом, так и повадками. Такова уж человеческая натура, льнущая ко греху и злу, словно мотылек к горящей свече. А я не сомневался, что Веселый Палач суть человек злой и грешный. И при этом – еще и слегка безумный.
Что, однако, совершенно не меняло сути: в союзе с братом Сфорца они могли оказаться опасными не только для городка Штольпен, судьба коего слабо меня касалась, но и для вашего нижайшего слуги.
Допрос Матиаса Литте должен был начаться на рассвете следующего дня, и на этот раз я не проспал. Но когда появился в комнате, заметил, что палач уже крутится подле очага. Он заметил меня и повернул ко мне лицо – или, вернее, золотую смеющуюся маску, которую носил.
–