Меч ангелов

Он метнулся ко мне так стремительно, что я не успел отступить. Но он лишь рухнул на колени, прижимая лицо к моим ногам.

– Умоляю, – прошептал. – Умоляю вас…

Я положил руки на его плечи и ощутил, как сильно он дрожит.

– Га-а-аспа-а-ар! – раздалось из-за окна.

– Пока я здесь, – простонал рыцарь у моих колен. – Сделайте это, пока я еще здесь… Я не могу, это смертельный грех, но вы…

– Встань, Родриго, – приказал я твердо, и он с трудом поднялся на ноги.

Я все время придерживал его и теперь смотрел прямо ему в глаза.

– Господин Родриго Эстебан де ля Гуардиа– и-Торрес, – сказал я. – Вы добрый дворянин и хороший человек.

И ударил его клинком под сердце так, чтобы тот даже не почувствовал, что произошло. Только его глаза, смотрящие на меня со страданием, внезапно сделались спокойны. Я не позволил телу упасть на пол и перенес его на кровать. С ног рыцаря я снял башмаки и обул его в родные высокие сапоги из толстой кожи. Золотую маску, кафтан, панталоны и обувку я завернул в одеяло. Собирался вынести это и сжечь, так, чтобы никакой след не навел на Веселого Палача из Тианнона.

Выходя, я еще раз взглянул на лежавшее тело, и меня порадовало спокойствие, которое я увидел в мертвых глазах. Надеялся, что душа рыцаря де ля Гуардиа стоит нынче пред Господним Престолом, ожидая справедливого суда. И надеялся, что то же самое ожидает теперь и Веселого Палача из Тианнона. И я позволял себе надеяться, что души эти не проведут вечность в одном и том же месте.

– Буду вспоминать о тебе в молитвах, рыцарь, – сказал я.

Я обладал слабой надеждой, что молитвы столь незначительного человека, каким был я, могли перевесить чашу весов у благословенного алтаря Господа. Но я искренне верил, что даже если Господь решит покарать гранадского дворянина, кара эта не окажется слишком строгой.

– Га-а-аспа-а-ар! – снова раздался крик брата Сфорца. – Жду тебя в моей комнате, парень!

И тогда в голову мою пришла безумная мысль. Обычно я человек рассудительный, терпеливый, не совершающий безрассудных поступков и ведущий тихую, ленивую жизнь. Но теперь я решил действовать, хотя и понимал, что подобный поступок будет мне дорого стоить.

Рыцарь Родриго Эстебан де ля Гуардиа-и-Торрес был человеком, схожим со мной фигурой и к тому же почти одинакового роста. А поскольку Веселый Палач всегда ходил согнутым, искривленным, покачиваясь как утка, то я надеялся, что малые отличия между нами останутся никем не замеченными. Проблема была бы с волосами, поскольку у де ля Гуардиа они были цвета спелой пшеницы, мои же напоминали ночное небо (пусть даже в них серебрились неуместные, казалось бы, в моем возрасте нити седины – результат отчаянной борьбы за души грешников). К счастью, нося золотую маску, Гаспар высоко подбирал волосы, а потому их цвет не был заметен.

Я вывалил на пол всю одежду Веселого Палача и принялся быстро переодеваться. С нескрываемым отвращением, поскольку одеяния Гаспара пахли застарелым потом и кровью. Свою собственную одежду я завернул в одеяло и спрятал под кровать. Вышел из комнаты, старательно затворив за собой двери. У меня была одна попытка. Следовало навестить брата Сфорца, поскольку иначе он мог обеспокоиться. Однако я понял, что не знаю их привычек. Стучал ли Гаспар, когда входил в комнату брата-милостынника или не обращал внимания на такие мелочи? Я решил, что не стану стучать, и нажал на ручку. Согнулся и вошел внутрь шаркающим шагом. Остановился у порога, держась тени и не входя в пятно солнечного света, разлившееся на полу посреди комнаты.

– Ну наконец-то, – сердечно сказал Сфорца.

– Плохо нынче жить Гаспару, в сердце темень, мрак, печали, – заскрипел я, стараясь придать голосу тон и звучание как можно более похожие на те, что исходили из уст Веселого Палача.

– Позаботился бы ты о горле, Гаспар, – суровым тоном произнес Сфорца. – Что-то страшно хрипишь нынче.

– Гаспар бедный нынче болен, и в печали он неволен

. – Я попытался соблюдать рифмы, надеясь лишь, что они не хуже тех, которыми угощал нас Веселый Палач.

– О да, бедный Гаспа-а-ар, – протянул мытарь. Приблизился, а мне уже некуда стало отступать, поскольку за спиной была только дверь. Монах протянул руку и легонько провел кончиками пальцев по моему плечу. Ах, какой шалун, подумал я и, насколько это вообще было возможно, ощутил еще большее отвращение.

– Плохо же теперь Гаспару, зато вечером даст жару, – срифмовал я, стараясь придать скрипящему голосу некоторую игривость. Искренне говоря, вышло ужасно, но Сфорца убрал руку.

– Иди, иди, – сказал. – Проспись или что. Вечером я тебя вызову.

– Всякий день – прекрасный праздник, если рядом безобразник, – пробормотал я под нос и отворил двери. От собственных рифм у меня даже зубы заныли.

Пошел в комнату Веселого Палача, старательно затворил дверь и захлопнул ставни. Не хотел, чтобы кто-то беспокоил меня, пока не наступят сумерки.