Медные монеты даруют миру покой [огрызок, 93 главы из ???]

Многие годы спустя Сюаньминь достиг совершеннолетия, успешно принял должность, и гоши, чья жизнь уже давно угасала, — настоящий Тундэн — скончался.

Вся жизнь его была окрашена оттенком легендарности; если подсчитать внимательно, один близкий друг, один ученик-последователь — уже только это заслуживает считаться исчерпывающим. Но он от начала и до конца не переставал с некоторой тоской думать о храме Дацзэ на горе Цзянсун…

Пускай та молния действительно была случайностью и к нему никакого отношения не имела, однако, столько лет называемый несчастливой звездой, он всегда питал к храму Дацзэ непостижимое чувство вины.

Даже после того как скончался, он тоже очень тосковал, потому… он «остался» в храме Дацзэ и из года в год в двенадцатый месяц, в Цинмин и в Чжунъюань[281] всегда зажигал фонарь для пожилых монахов, что ласково улыбались ему сто лет назад.

В таком состоянии он был будто призрак, но не призрак, будто дух, но не дух, будто связан обязательством, но не связан[282]; никто не мог увидеть его, даже выдающиеся даосы и люди с глазами инь-ян[283] не были исключением.

Поэтому людям снаружи казалось, что пустующий сотню лет храм Дацзэ каждый год обнаруживает вдруг свет фонарей. От страха никто вокруг не осмеливался приблизиться, и так и возникло название «храм с призраками».

Сегодня был двадцать седьмой день двенадцатого месяца, то потрясающее душу сражение у подножия горы Цзянсун, казалось, произошло только вчера, но в действительности минуло уже больше половины месяца.

Хаос под горой был давно сглажен людьми, снегопад вблизи конца года полностью скрыл оставшиеся следы, и давно уже возвратился покой.

После наступления ночи в изначально сплошь непроглядно чёрном заброшенном храме вдруг загорелось несколько огоньков фонарей, если подсчитать внимательно — аккурат шесть.

— Призрачные огни, призрачные огни зажглись вновь, шисюн, — далеко-далеко в маленьком храме, отделённом несколькими горными пиками, юный монах, опираясь грудью на окно и высунув голову в сторону горы Сунцзян, вглядывался вдаль и вместе с тем заложил руку за спину позвать старшего соученика, чтобы тот тоже пришёл посмотреть.

Эти призрачные огни возникали иногда рано, иногда поздно, и увидеть их собственными глазами удавалось редко. Юный монах прожил в этом храме немногим больше десяти лет и сейчас увидел только во второй раз.

Однако несмотря на странные слухи, если наблюдать своими глазами, страха, напротив, не было вовсе. Огоньки фонарей — светло-жёлтые и тёплые — не только не пугали и не приводили сердце в смятение, но и, наоборот, умиротворяли и успокаивали душу.

И на самом деле в настоящем храме Дацзэ тоже не было ни полкапли мрачной призрачной атмосферы.

Перед шестью фонарями мира[284], что «зажигались сами по себе», в действительности стоял буддийский монах в белом и аккуратно приподнимал фитили этих шести фонарей — просто никто больше не мог увидеть его, и только; кроме единственного, кто был в одинаковом с ним положении.

Монах, поправляющий фитиль, был не кто-то посторонний, а именно что вступивший тогда в храм в одиночку юноша с южных окраин, впоследствии первый гоши, настоящий Тундэн.

Человек же, находившийся с ним в одинаковом положении и способный видеть его, сейчас тоже пребывал в этом покинутом храме, тоже в белых конопляных монашеских одеждах, казался как будто призраком, но не призраком, будто бы духом, но не духом; с совершенно бескровным лицом он сидел, скрестив ноги и выпрямив спину, на круглом молитвенном коврике в углу помещения, глаза его — слегка прикрыты, словно он спокойно отдыхает, набираясь сил.

И даже такой облик — ни призрак, ни человек — всё равно не мог подавить превосходящую красоту в его чертах и чувство холода, как от не тающих никогда снегов.

То был Сюаньминь.

Тундэн закончил поправлять фитили, со спокойным выражением встал перед шестью фонарями мира и сложил руки в молитвенном жесте, выполнив буддийскую церемонию. Затем — взмахнул рукавами, обернувшись, подошёл к Сюаньминю и в свете масляных фонарей в комнате посмотрел на положенную на колено левую руку Сюаньминя.

На указательном пальце левой руки, в промежутке между пальцами, покоилась маленькая, что остриё иглы, кровяная родинка; она ощущалась чуточку выпуклой и могла составить пару той, что у Сюэ Сяня на ключице.

— Родинка проявилась, — Тундэн отвёл взгляд и снова несколько раздражённо окинул Сюаньминя взором, произнёс не холодно и не тепло: — Вот ведь замечательно, в таком положении ты ещё сумел вспомнить об эдаком трюке. Вытряхнуть пауков, пока укусит тебя, потом пока укусит его — это заняло промежуток по меньшей мере на фразу. Имея это время, лучше бы поборолся ещё, может, смог бы сказать ему пару последних слов.

Сюаньминь по-прежнему держал глаза закрытыми, в губах — ни намёка на движение. И неизвестно, не слышал ли он его слов вовсе или же не желал отзываться ему.