Механический бог

Я не ощущал себя человеком, а был какой-то полой трубкой, сквозь которую просачивалось безудержное удовольствие и ужас жизни. На одном конце трубки формировалось «я», из другого – вылетали переработанные переживания. Сама трубка существовала ради этого «я», и называлась она, в моем сне (я знал это точно), незнакомым мне словом «ИМАВАТОР».

В сущности ИМАВАТОР (почему-то хотелось писать все слово с заглавных букв) был «прибором», который непрерывно воссоздавал «я», собирая его из потребляемых переживаний. И ночью, и днем – это были одни и те же переживания, одна и та же пища, которая крутилась по кругу. Днем «я» поглощало эту пищу в структурированном виде нектара радости и сот блаженства. Сам день был этой светящейся «пищей». Поглощая нектар и соты, «я» как бы пережевывало их, и опорожняло из обратного конца ИМАВАТОРа в виде острых осколков, которые затем снова возвращались в ИМАВАТОР – и тогда для «я» наступала мучительная ночь. Пережевывая острые осколки «я» перерабатывало их и высвобождало в структурированном виде нектара радости и сот блаженства. И так снова и снова – по кругу.

Пребывая на облаке счастья «я» с жадностью поглощало божественные кушанья, и ни о чем другом «я» в это время думать не хотело. Оно просто непрерывно потребляло поступающий кайф. Дневное алчное «я» по какой-то причине ничего не знало о ночном «я», которое непрерывно испытывало ужас и боль, поступающие в ИМАВАТОР ночью.

У ночного «я» в отличие от дневного «я» были проблески осознанности, в силу которых оно имело приблизительные представление о строении ИМАВАТОРА. Ночное «я», к примеру, знало, что количество перенесенных им страданий пропорционально кайфу, который с жадностью потребляет дневное «я», поэтому ночное «я» в кратких перерывах между страданиями с лютой ненавистью вспоминало о ненасытном дневном «я».

Казалось, (а может, так оно и было) ночное «я» жаждало хоть как-то достучаться до дневного «я», чтобы то сбавило обороты в своем жадном потреблении блаженства и радости. Ведь именно от количества полученного дневным «я» кайфа, зависело количество страданий ночного «я». Однако на утро, как только приходило облегчение, ночное «я» со своими мольбами куда-то испарялось, и на его месте незаметно проявлялось прожорливое дневное «я», которое в своей поглощенности кайфом, полностью теряло осознанность, и ничего про мольбы ночного я не знало (или не помнило). В своем забытьи дневное «я» было всецело поглощено потреблением нектара радости и сот концентрированного блаженства.

Так продолжалось непрерывно. Ни то, ни другое «я», понятия не имели, как и откуда в них вливаются эти переживания. Однако лишь у ночного «я» появлялись стимулы хоть как-то разобраться в происходящем. Ночному «я» хотелось исчезнуть навсегда, и для этого оно из своих наблюдений за ИМАВАТОРом понемногу собирало информацию, из которой составляло «святое писание о вечном небытии». Дневное «я» любило свою сладкую жизнь, и ни о чем не думало – не было стимулов. А самое удивительное заключалось в том, что и ночное, и дневное «я» были одним и тем же «я», которое догадывалось об этом факте в редкие ночные «минуты»…

Подобные нечеловеческие сны я запоминал с большим трудом. Для них попросту не находилось шаблонов в памяти, под которые эти «картины» можно было бы хоть как-то подогнать. Но иногда мне таки удавалось развернуть историю сна, и выразить ее для себя в относительно понятных образах. И каждый раз при этом я чувствовал себя так, словно у меня получалось приоткрыть дверцу из повседневности в совершенно иную реальность. «Там» в этой иной реальности слово «ИМАВАТОР» мне было хорошо знакомо. В привычной повседневности я этого слова не знал и никогда не встречал. Даже поисковые системы не выдали никаких результатов.

«А может там, в этой иной реальности у меня тоже есть иное «я», о котором я ничего не помню? И если это «я» иногда вспоминает обо мне в моей повседневности, не кажется ли ему моя жизнь такой же мистически странной и далекой?» И ведь сам ИМАВАТОР раскрылся – не как поток событий сновидения, а в цельном виде – будто воспоминание о другой жизни. Должно быть, так мое подсознание общалось со мной (с собой?) на собственном уникальном языке.

Мне вспомнилось занятие с Вальтером о рационализации сновидений. «Интересно, думал я, какие процессы в моей психике, выражает образ «ИМАВАТОРа»?

Полный расклад

За четырнадцать дней до озарения

Рафаил снова принял меня в своем уютном жилище. Я снял куртку и поежился от холода. Хозяин был в темно-синем махровом халате с отвисшим капюшоном поверх рубашки с брюками.

– Я систему отопления не включаю, – пояснил он, – люблю укрываться от холода естественными методами – так оно уютней и ближе к натуре.