За сдвинутыми партами сидели вперемешку учителя и ученики. Зюзя подслеповато тыкала иголкой в нитку. Девочка из нашего класса листала немецкий журнал «Бурда», откуда в то время брали все модные выкройки. Кто-то рассеянно мешал чай.
И тут Сара достала банку консервированных оливок.
«Мы пробовали. Такая гадость!» – воскликнул кто-то из собравшихся.
Дело в том, что в Питере тогда появилось много новых продуктов, причем, фантастически дорогих. Преподносились они как деликатесы. Что с ними делать, никто не знал, их просто не умели готовить.
Бабка Нина тоже знала исконно русские деликатесы – красную и черную икру, лососевую и осетровую рыбу (нет, я не говорю, что мы ели икру и осетров, я имею в виду, что эти деликатесы были нам знакомы). Импортные продукты она игнорировала. Поэтому я никогда не пробовала оливки и думала, что это что-то вроде маринованных огурцов (кстати, и по сей день меня приводит в недоумение слово «каперсы»).
И вот, на стол поставлена банка консервированных оливок. Сара ее открыла, вылила оливки с маринадом в вазочку (это же Сара!), достала зубочистки и, проткнув зубочисткой одну оливку, положила ее в свой красивый, накрашенный рот.
Все столпились вокруг банки. Как вы понимаете, оливки на северо-западе не растут, и всем было интересно попробовать заграничный продукт.
Алик съел и поморщился.
Сара положила еще одну в рот.
Я неловко проткнула оливку зубочисткой, тоже положила ее в рот и поморщилась.
«Нужно приучать себя к незнакомому», – сказала Сара. – «Я тоже не могла есть. Первую съела – невкусно! Вторую съела – так себе. Третью съела – деликатес!»
Сара съела еще одну оливку и наморщила нос.
11.05.2015 года
Сегодня мы встречались с Сарой. Ходили в кафе.
Я ее видела только полчаса – просто нет времени ни на что.
Сейчас ходит застарелая шутка: мол, в наше время кавалеры приглашают дам на чашечку кофе из автомата. Вот и мы присмотрели себе советское кафе, в народе именуемое «Пирожковая». Нет, это не то заведение, где завсегдатаям наливают по сто грамм. Это вполне достойное место. Там подают борщ и расстегаи с лососем. Все в рамках приличий и по сходной цене.
Мы выбрались «в люди». Надо же хоть куда-то выбираться.
«Как я люблю вишню!» – восклицает Сара, интеллигентно колупая ложечкой малюсенькое пирожное.
«И творог!» – добавляет она, разрезая ножичком кусок творожного пирога.
Саре шестьдесят два года.
Мы разговариваем, как-то аккуратно взвешивая слова.
«Меня наказал Всевышний за то, что я деньги разбрасывала», – говорит Сара. «Сколько мы ездили в Солнечное? Сначала с одним классом, потом с другим. Несколько лет. Топили, топили, топили печку. А теперь Всевышний ткнул меня носом в землю: “Смотри, Сара! На дрова денег нет!” И я не могу помочь сыну поехать на дачу».
Всевышним Сара называет Аллаха, чтобы глаза никому не кололо, что она мусульманка. У них вся семья – правоверные, а ее сын – православный.
«Нам сказали еще в 2009 году, что все. Конец. На дворе 2015 год, а Денис живет!» – заканчивает Сара и начинает собираться.
Сара торопится на работу: она готовит еду в многодетной семье одной из бывших учениц.
Денис
Сын Сары появился у нас в классе в середине учебного года. Невысокого роста, плотный, одетый и подстриженный по последней моде.
А мода на стрижки в то время была очень затейливая. Как раз вышел в прокат фильм «Терминатор-2», и все стриглись под Джона Коннора: обязательной была длинная косая челка.
Дэн был местным мачо. Как писал Есенин, «с небольшой, но ухватистой силою». Вокруг него крутились девчонки.
Тогда-то мы и стали всем классом ездить в Солнечное.
Там, на берегу Финского залива, и по сей день стоят государственные дачи. Не те, которые положены государственным лицам, а те небольшие, видавшие виды домики, которые можно за небольшую плату взять в наем. Чуть подальше, в Комарово, стоят точно такие же хибарки Союза писателей, в одном из которых жила Анна Ахматова.
Эти домики придумал кто-то добрый. Потому что земля там просто золотая – сосновый бор на берегу Финского залива. Она еще не распродана, и у простых жителей Санкт-Петербурга есть возможность полюбоваться суровой северной природой.
Денис учился очень плохо, так же, как Алик.
«Какой стыд», – говорили в школе, – «а еще мать учительница».