Мэри Вентура и «Девятое королевство»

Я ударила носком по круглым тусклым камням. Им было все равно. Они ничего не заметили. Наверно, они были счастливы. Море вальсировало, уходя в никуда, в незримое небо: разделительная линия в тот тихий день была почти неразличимой. На уроках в школе я узнала, что море окутывает земную выпуклость синей оболочкой, но знания у меня почему-то никогда не соединялись с тем, что я видела: вода до середины неба, словно плоская стеклянная завеса; улитки пароходов на горизонте. Мне казалось, они вечно кружат там. Но что дальше? «Испания», – сказал Гарри Бин, мой друг с совиными глазами. Скудная карта моего сознания не могла это принять. Испания. Мантильи, золотые замки и быки. Русалки на скалах, сундуки с драгоценностями – фантастика. Кусочек которой всепоглощающее и постоянно перемалывающее море могло в любую минуту выбросить на берег. Как некий знак.

Знак чего? Избранности и особенности. Знак того, что мне не всегда быть изгоем. И я увидела

этот знак. Из глубины выброшенных на берег все еще сверкавших мокрых водорослей с острым морским запахом торчала маленькая коричневая рука. Чьей она могла быть? Чьей бы мне хотелось, чтоб она была? Русалки, испанской инфанты?

Это оказалась обезьяна. Не настоящая обезьяна, а выточенная из дерева. Тяжелая от воды, испачканная смолой, она сидела на корточках на своем пьедестале, далекая и царственная, с длинной мордой, загадочно чужеземная. Я очистила ее щеткой, просушила, восхищаясь мастерством, с которым была выточена ее шерсть. Она не была похожа на тех обезьян, которых я видела раньше, – те ели арахис и казались бестолковыми. У нее была гордая поза обезьяны-мыслителя. Теперь я понимаю, что тотемное животное, которое я любовно освободила от водорослей – и которое (увы!) затерялось вместе с остальным багажом моего детства, – было Священным Бабуином.

Итак, море, проникшись моим горем, благословило меня. В этот день в нашем доме поселился мой маленький брат, но в нем же обосновался и мой удивительный и (кто знает?), возможно, бесценный бабуин.

Привил ли мне морской пейзаж из детства любовь к переменам и первозданным местам? Горы пугали меня – своей неподвижностью, своей гордыней.

А тишина душила, как мягкая подушка. Если я не гуляла вдоль моря, то либо каталась на лодке, либо плавала. Мой молодой дядя, спортивный и ловкий, соорудил на пляже качели. При нормальном приливе можно было взлететь на них как можно выше и спрыгнуть в воду.

Никто не учил меня плавать. Это случилось само собой. Я стояла среди других детей по грудь в воде, покачиваясь на легкой зыби тихого залива. Один противный мальчишка сидел в резиновом круге и брыкался, хотя не умел плавать. Мама не разрешала ни мне, ни брату пользоваться нарукавниками, кругами или надувными матрасами из страха, что мы уплывем на глубину и по неосторожности погибнем. «Сначала научитесь плавать», – твердо повторяла она. Противный мальчишка соскользнул с круга, подпрыгнул и уцепился за него. Никого другого он к кругу не подпускал, справедливо заявляя: «Он мой». Неожиданно подул ветерок, мальчишка покачнулся, и розовый спасательный круг выскользнул из его рук. От страха глаза у него расширились, и он громко закричал. «Сейчас я его поймаю», – сказала я. За моей бравадой скрывалось отчаянное желание поплавать с кругом. Я прыгнула, взмахнув руками, мои ноги оторвались от земли. Теперь я находилась на запретной территории – «выше головы». Если верить маме, я должна была тут же камнем пойти на дно, но этого не случилось. Мой подбородок был поднят вверх, руки и ноги изо всех сил молотили по холодной зелени воды. Поймав ускользавший круг, я поплыла, держась за него. Я плыла. Я научилась плавать.

С аэропорта напротив запустили аэростат. Он поднимался вверх, как серебряный пузырь, как ракета.

В то лето мой дядя и его юная невеста строили лодку. Мы с братом приносили им блестящие гвозди. Каждое утро все просыпались под стук молотка. Медовый цвет свежей древесины, светлая стружка (словно колечки на палец) и душистая пыль, вылетающая из-под пилы, – все вместе это дарило мечту о настоящем парусном судне. С моря дядя привозил макрель. Рыба поступала к нам на стол в ярком парчовом одеянии – голубовато-зеленом с черным отливом. Море кормило нас. Из головы и хвоста трески бабушка варила рыбный бульон, который, застыв, превращался в несравненное заливное. На ужин у нас были пропаренные моллюски и омары в горшочках. Я никогда не могла смотреть, как бабушка опускает темно-зеленых, еще шевелящих большими клешнями омаров в кипящую воду, чтобы уже через минуту вытащить их из нее мертвыми, красными и съедобными. Я слишком остро ощущала жжение кипятка на своей коже.

Море было нашим главным развлечением. Когда приходили гости, мы рассаживали всех с термосами, сэндвичами и цветными зонтами на циновках, словно сама вода – голубая, зеленая, серая, синяя или серебристая – была полноценным зрелищем. Взрослые в то время еще носили пуританские черные купальные костюмы, отчего наши семейные альбомы кажутся такими старомодными.