Мерзость

Как ни странно, самой трудной частью восхождения оказывается засыпанная снегом нижняя часть склона, а затем – двести ярдов крутого участка, где начинаются перила, до вертикальной стены. Метель и опускающиеся сумерки скрывают камень, убивший Бабу, но я невольно представляю замерзшую кровь под свежевыпавшим снегом, словно клубничный джем под тонким ломтиком белого хлеба. Когда мы доходим до крутого подъема, приходится ледорубами откапывать из-под снега начало перил, а затем дергать за веревку, освобождая ее. Затем мы достаем из брезентовых сумок и надеваем головные лампы, достаем приспособления, которые Жан-Клод назвал жумаром в память о собаке, жившей у него в детстве. По крайней мере, он так говорил.

Пока Же-Ка проверяет, правильно ли я защелкнул жумар на «волшебной веревке Дикона», я спрашиваю его:

– Ты и вправду изобрел эту штуковину?

Мой друг улыбается.

– Изобрел, только вместе с отцом, который помогал молодому французскому джентльмену по имени Анри Брено, хотевшему получить механизм для передвижения по свободно висящим веревкам в пещерах. Поскольку заказ предназначался для одного человека, отец не стал патентовать устройство – как и Брено, который назвал довольно громоздкий механизм для подъема по веревке singe – обезьяна. Я решил его усовершенствовать, сделал меньше, использовал более прочный и легкий металл, добавил изогнутую ручку с ограничителем, придумал более мощный кулачок, который зажимает веревку, не соскальзывает и не повреждает ее, и… voilà!

– А твою собаку действительно звали Жумар?

Улыбка Жан-Клода становится шире, и он начинает подниматься – я уже начинаю мысленно называть это «жумарить» – по закрепленной веревке.

В прошлом году Мэллори, Ирвину, Нортону или любому другому альпинисту потребовалось бы четыре или пять часов, чтобы преодолеть эту ледовую стену, особенно при такой метели, которая теперь окружала нас с Жан-Клодом. Большую часть времени на этой стене Мэллори провел бы согнувшись почти пополам и с трудом вырезая ледорубом новые ступени из снега и льда. Мы с Же-Ка при помощи передних зубьев наших новых «кошек» и жумаров тратим на подъем меньше сорока пяти минут – и это с учетом отдыха на полпути, когда мы висим на веревке и грызем шоколад. Длинные ледорубы тоже идут в дело, но только для того, чтобы левой рукой воткнуть в снег для равновесия или сбить снег и лед, покрывающие следующие несколько ярдов закрепленной веревки над нами.

Траверс по Северному седлу от ледяной полки до четвертого лагеря в северо-восточном углу под прикрытием высоких пирамид в такую бурю был довольно неприятным занятием, но Дикон и остальные проделали такую превосходную работу, расставив постоянные вешки с красными флажками, что даже при сильном ветре и почти нулевой видимости мы без труда находим дорогу по хорошо размеченному шоссе шириной восемь футов между невидимыми расселинами 100-футовой глубины.

Четвертый лагерь теперь состоит из среднего размера палатки Уимпера, которую принесли сюда по частям, БПР – «большой палатки Реджи», – а также двух маленьких палаток Мида, в которых Дикон собирался складировать грузы для дальнейшего перемещения. Когда часть этих вещей попадет в пятый и шестой лагеря, палатки Мида и палатка Уимпера станут пристанищем для шерпов в предполагаемой линии снабжения.

Наше появление застало Дикона и Тейбира Норгея врасплох – мы ныряем в дверь палатки Уимпера и стряхиваем снег с одежды в маленьком тамбуре и проходим внутрь. Представляю, что у нас за вид: остроконечные капюшоны на пуху, летные шлемы с закрывающими лицо масками, горящие лампы на лбу, заледеневшие очки и припорошенные снегом плечи анораков. Обитатели палатки явно не ждали гостей – они склонились над печкой «Унна», на которой кипел большой котелок, хотя температура кипения на высоте 23 500 футов была прискорбно низкой. Вода тут кипит при 170 градусах по Фаренгейту, а на уровне моря – при 212. Возможно, 170 градусов – это много, но в холодном воздухе наш «кипяток» мгновенно охлаждается до температуры тела.

Когда мы открываем лица, Дикон говорит:

– Как раз к ужину, джентльмены. Жаркое из говядины. У нас тут много.

Удивительно, но мы с Же-Ка жадно набрасываемся на еду. По всей видимости, тошнота, преследовавшая нас после «небесного погребения», была побеждена многочасовым переходом и восхождением.

Я ожидал упреков Дикона по поводу гибели Бабу Риты, но ошибся – он даже не задавал язвительных вопросов, понравилось ли нам «небесное погребение» и хорошо ли мы провели время с «убирающими мертвых». Мне известно, что Дикон присутствовал на таких жутких обрядах, однако он не упоминает о них, ни с иронией, ни как-то еще. Думаю, он понимает нашу реакцию на тот ужас, свидетелями которого мы стали. И еще я знаю, что Бабу Рита очень нравился Ричарду Дэвису Дикону.

– Какие у нас планы на восхождение, Ри-шар? – спрашивает Же-Ка, когда мы доели жаркое и подогретые хлебцы и прихлебываем теплый кофе.