Месма

— Вы тут сами обмолвились: «Если мы найдем ее, то вашу спасительницу ждет неминуемый расстрел.» Из чего я все же делаю вывод: на сей момент вы ее так и не нашли? И не поймали?

— А от вас ничего не скроешь! — криво усмехнулся Шатохин. — Схватили-таки меня за язык. Да, пока мы ее не нашли. Но мы знаем, где она была. Она успела купить билет на паром и попыталась удрать из города. Ну, а что произошло дальше с этим паромом, вы и так прекрасно знаете.

Вакулин медленно опустил голову. Глаза его наполнились слезами.

— А как вы думаете, — спросил он дрогнувшим голосом. — Есть хоть какая-то надежда, что из тех, кто плыл на пароме, хоть кто-то мог уцелеть?

— Нет такой надежды, гражданин Вакулин, — сурово ответил капитан. — Нет ни малейшей надежды. Если только ваша соседка-людоедка не умела превращаться в птицу, чтобы улететь в небеса. Но я подобного явления не наблюдал и никаких птиц над паромом не видел. Так что ступайте домой, Прохор Михайлович, и не терзайте себе душу понапрасну. Примите всё, как есть. Это мой вам добрый совет.

Фотограф сразу весь как-то скрючился, обмяк и как будто стал выглядеть много старше своего возраста. Не говоря больше ни слова, он медленно повернулся и неспешно потащился прочь. Шатохину вдруг сделалось его по-настоящему жалко.

— Прохор Михайлович! — позвал капитан.

Вакулин обернулся.

— Да?.. — неопределенно отозвался он.

— Если будет все-таки найдено ее тело, я дам вам знать. Я обещаю.

Вакулин пристально и хмуро посмотрел на него, а потом медленно произнес:

— Благодарю вас, Василий Петрович… Спасибо вам.

Он отвернулся и направился дальше своей шаткой и неуверенной походкой.

Ему следовало собрать самые необходимые вещи. Ведь не сегодня, так завтра за ним непременно придут…

Глава 11. Кладбищенский кошмар

Город Краснооктябрьск, май, 1943 год.

Прохор Михайлович широко распахнул окно в комнатушке, что служила ему спальней. Теплый ночной воздух ворвался в душное помещение. Дышать сразу стало намного легче. Господи, ну до чего же хорошо! Какая чудесная пора стоит на дворе! Хочется дышать и дышать этим воздухом, пронизанным ароматом молодых трав, весенних цветов и черемухи… А еще — соловьи. Сразу стало слышно, как заливисто и звонко поют соловьи, как каждый из этих маленьких пернатых певунов старательно и тщательно выводит свою мелодию… Настоящий птичий хор! Какая прелесть…

Фотомастер сел возле стола и стал ожидать, когда проветрится всё помещение мастерской. Оставлять окно распахнутым на ночь он не решался: не дай Бог, влезут! кроме того, ночью и простудиться недолго — и сам не заметишь. Так что надо аккуратнее с окнами-то… Еще не лето, и с реки дуют холодные ветры, тем более по ночам. Майское тепло обманчиво.

Он слушал соловьиные запевки и улыбался. Отчего-то на душе сделалось как-то странно легко и светло. С чего бы это вдруг? Поводов для радости вроде как не было. Скорее наоборот… Вот он совершил то, что давно должен был совершить. По крайней мере — так ему казалось. Ну и что из этого вышло? Августу, женщину, которую он безнадежно и мучительно любил до умопомрачения, он фактически сам и загубил. Она смогла убежать от милиции, но попала под обстрел на речном пароме. И теперь ее нет. Мальчишку, которого он пытался спасти, она все равно успела убить, причем куда более жестоко, нежели убивала предыдущих своих жертв… сначала она вырвала ему глаза пальцами, потом перерезала горло… ужас! Вообще жестокость обожаемой им женщины была какой-то запредельной, даже инфернальной, она всегда вызывала у него оторопь, переходящую в паралич мыслей и тела! Как он мог любить такую женщину — Прохор сам не понимал, да и не хотел понимать. Он любил — и всё! И без нее никакого смысла в своей жизни совершенно не видел. И ему было наплевать на то, что с ним дальше произойдет. Ну, короче говоря, мальчишку он не спас. Августа убила его, и Прохору было жаль паренька до слез! Но что проку от этой жалости…

Так что от того, что он сделал, Прохору Михайловичу легче не стало.

Вот таков итог его «героического» деяния: мальчика не спас, Августу сам и погубил, а под занавес и себя погубил тоже… И что? В чем утешение? В том, что он остановил-таки череду подростковых и детских смертей? Пожалуй… Он это действительно сделал, ведь сама Августа никогда бы не остановилась: так бы убивала и поедала детей до самого конца! И сколько невинных душ спас Прохор Михайлович, сказать, конечно, не мог никто. Но никакого удовлетворения своим поступком он не испытывал — те, кого он спас, об этом и не подозревают, и для него самого они — некая абстракция. Так что утешение выходило весьма слабым, убогим каким-то. А вот Августу он никогда больше не увидит. Вот это и был единственный реальный результат его действий.

Он думал, что вот не откроет Августе дверь, и весь кошмар закончится. Но Прохор ошибся, хотя и сознавал, что иначе поступить всё же не мог! Не в этот раз, значит, — в другой…

Он еще раз глянул в окно, в ночную тьму. Пожалуй, окно пора прикрыть, а то становится зябко.