Месма

Фотограф закрыл оконные створки, опустил шпингалеты, а потом снова присел у стола и замер в неподвижности. Тягостное предчувствие чего-то неотвратимого изматывалло душу, давило на сердце.

Издалека донесся звук работающего мотора. Затем сноп света разорвал ночной мрак, блики горящих фар скользнули по затемненным окнам фотоателье и резко ушли куда-то в сторону. Прохор понял, что во внутренний дворик въехал какой-то автомобиль. И он даже догадывался — какой…

«Ну вот и всё, — мысленно сказал он себе. — Наступает последний акт вашей драмы, Прохор Вакулин! Или нет, Петр Вакулевский! Поручик русской армии, один из героев обороны Осовца, а при нынешней власти — скромный фотограф. И по совместительству — людоед. Кто еще может щегольнуть такой биографией!..»

Звук мотора приближался. Машина подъехала к входному крыльцу и остановилась. Прохор Михайлович бросил взгляд на часы. Половина первого ночи.

«И что за идиотская манера — приезжать за людьми по ночам? — подумал он с тоской. — Дня не хватает, что ли? Или это у них один из способов психического воздействия?..»

Машина продолжала стоять возле крыльца с приглушенно работающим двигателем. Мучительно медленно тянулись минуты…

«А может, не ко мне»? — вдруг подумал Прохор, и вдруг необычайно остро осознал, что какое же это счастье — ложиться по вечерам в свою постель и спокойно засыпать, зная, что за тобой не придут! Так неужели сегодня все-таки минует его чаша сия?

Хлопнула дверца кабины, затем послышались голоса… Громко топоча сапожищами, несколько человек поднялись на крыльцо. Через секунду раздался требовательный стук в дверь.

Прохор Михайлович тяжко вздохнул, резко поднялся со стула. Чему быть — того не миновать!

Он направился к входной двери, с трудом волоча одеревеневшие ноги.

Их было трое — все в форме, в фуражках и шинелях. Они вошли в его мастерскую как хозяева — вольготно, нагло, без всякого стеснения. Остановились посреди прихожей, принеся с собой омерзительный запах сыромятины и табака, начали непринужденно озираться по сторонам, будто на рынок пришли. Сапогами грохотали так, словно и не ночь на дворе: половицы глухо стонали под их тяжкой поступью.

— Гражданин Вакулин? — хмуро спросил старший лейтенант, возглавлявший всю команду.

Прохор Михайлович хотел было ответить, но оказалось, что в горле у него стоит ком, так что вместо слов изо рта вырвался только придушенный хрип.

— Вы Вакулин? — с нажимом спросил офицер, как будто здесь ночью мог быть кто-то еще.

— Да… я Вакулин, — выдавил из себя фотомастер, — Прохор Михайлович.

— Мы произведем у вас обыск, гражданин Вакулин, — просто заметил старший лейтенант. — Вот постановление…

Он вынул из-за отворота шинели бумагу и небрежно махнул ею перед лицом хозяина. Однако глаза фотографа застилала мутная пелена, строчки прыгали перед ним, и он всё равно не мог прочесть ни слова.

— Что ж… производите, — беспомощно ответил он, хотя его мнения никто и не спрашивал.

— Харитонов, — обратился старлей к одному из сопровождавших, — ты давай пошуруй в комнате и в кухонном углу, а ты, Василенко, возьми-ка себе фотокомнату.

Солдаты принялись за обыск. Офицер повернулся к хозяину.

— А где тут у вас пленки, фотоматериалы?

— Вон в той каморке, — безразлично отвечал Вакулин. — Я называю ее лабораторией.

Старлей шагнул туда, начал выдвигать ящички с литерами и вытаскивать их содержимое, вываливая его на стол. Тем временем солдат, обыскивающий фотокомнату, с грохотом повалил на пол штатив-треногу, небрежно отбросил ногой ящичек со звякнувшими фотообъективами…

— Осторожнее! — предостерегающе крикнул фотомастер. — Здесь же не дровяной склад, граждане! Это оптика, она требует к себе бережного отношения…

Старлей прервал свое рытьё в ящиках и угрюмо посмотрел на хозяина.

— Вы лучше подумайте о себе, гражданин Вакулин, — с мрачной ухмылкой заметил он. — Скорее всего, вся эта оптика вам уже не понадобится.

— Не понадобится мне — понадобится кому-то еще! — в тон ему возразил Прохор Михайлович. — Если меня забирают, это не значит, что всё здесь надо разгромить! Это имущество не моя личная собственность, между прочим.

— Помолчите, гражданин Вакулин, — отозвался офицер. — У вас еще будет возможность поговорить, только не с нами. А сейчас лучше помолчите.

Вакулин ничего не ответил.

«Господи, да о чём с вами можно говорить! — подумал он с глухой досадой. — Лучше действительно рот поменьше открывать, хоть спокойнее будет.»

Ему вдруг сделалось ужасно тоскливо и противно до тошноты. Страстно захотелось скорее закончить всю эту дурацкую трагикомедию, напоминающую дешевый и бездарный балаган. Какого черта они здесь роются? Зачем они вообще пришли? Кому он понадобился — беспомощный, больной, дряхлеющий человек с мирным ремеслом фотографа; человек, который и так едва ли протянет на этом свете еще хотя бы год, от силы — два… Неужто он представляет собой какую-то опасность?

— Могу я задать один вопрос? — спросил он, обращаясь сразу ко всем троим.