Между нами только ночь

Я же вдруг загорелась учиться на режиссера документального кино, был такой период, когда мир вокруг я видела словно в глазок кинокамеры. И вот экзамены на Курсах сценаристов и режиссеров. Первый – сочинение. Нам показали фотографию: развороченная проезжая часть улицы, дорожный рабочий с киркой и лопатой. Через пять часов сдать сценарий.

Передо мной сидел, склонившись к листам бумаги, артист Кайдановский. Иногда он поворачивался и задумчиво глядел в окно, тогда мне был хорошо виден его нервный тонкий профиль.

Я написала об одиноком старике, нашем хорошем знакомом, тот нарочно не покупал холодильник и свои продукты норовил хранить в холодильнике у соседей, ужасных симпатяг, одуревших от его визитов: дедуля постоянно являлся в самый неподходящий момент что-то взять или положить, а заодно перекусить, попить чаю и пообщаться.

“Дорожного рабочего” буквально за уши пришлось притянуть в финале. Соседи не выдержали и намекнули старикану, дескать, чужой холодильник не в силах вечно согревать его душу. Последние кадры – ветхий герой застыл у окна, являя собой беспросветную сирость, камера наезжает, и мы его глазами видим этот равнодушный переменчивый мир, иллюстрацией которого служит пущенная под снос трамвайная узкоколейка.

Хотя устный экзамен я выдержала блестяще, а беседовали со мной, задавали каверзные вопросы и буквально рукоплескали ответам, великие режиссеры и сценаристы, по сочинению вышла тройка – не раскрыла тему.

– Ну, что ж ты! – ругался Лёня. – Надо было дать россыпь сюжетов! Например, дорожный рабочий город откопал. Древний город, как Генрих Шлиман – Трою! Или он клад нашел и вздумал утаить от государства! Или – в латиноамериканской стране без названия – баск в костюме дорожного рабочего мину подкладывает, а на трамвае кто-то едет, типа Пиночета!

– Как же так? – недоумевал он. – Совсем не иметь никакой фантазии!!!

Однако Заволокину Лёня был не страшен.

– Я десять лет рисовал, хотел стать художником, – Саша говорил. – И вдруг в одно прекрасное утро проснулся и понял, что я не художник – я создан восхищаться другими художниками. Боже мой! – вздохнул он просветленно. – Какая гора свалилась с моих плеч, до чего же мне стало легко и хорошо!

Как они встретились, не понимаю, два этих человека – один родился в Нижних Сергах, бездонной сердцевине Урала, на бог весть какой железнодорожной ветке, на какой-то почке с этой ветки нераспустившейся, на границе Азии и Европы, где, “стоя, например, в Азии, – вспоминал Лёня, – можно было пописать в Европу!”

Другой – в Нижегородской области под Пучежем – в деревне Погорелки. У Саши так и значилось в паспорте: “деревня Погорелки”. Вернее, погорелкинцы это еще не Заволокины, а Баранычевы – по линии матери. К ним Заволокины пустились свататься из деревни Мальчики.

В Мальчиках жила Бабушка Большая, в Погорелках – Бабушка Маленькая. Вот Саша с сестрой Таней кочевали туда-сюда.

Тани еще на свете не было, когда семья переехала в Пучеж. Папа работал инженером по установке радио, тогда только-только в Пучеже начали проводить радио. Мама – бухгалтером. Саша сам ходил в детский сад: пять лет человеку, родители считали его самостоятельной личностью. Поэтому были удивлены и перепуганы, когда однажды вечером он не вернулся домой. В детском саду Саша тоже не появлялся.

Поднялся тарарам, до ночи обшаривали Пучеж, кто-то сообразил послать гонца в Погорелки. Смотрят, он в Погорелках!

“Как ты тут оказался???” – все недоумевали. От Пучежа до Погорелок несколько километров.

– Он ручками развел, – Таня рассказывала мне, а ей тетка Аля, Сашина крестная. – Тощ-щой, длинненький, башечка кругленька: “Не знаю, – отвечает. – Я шел-шел, и – там!”

Аля старше Саши на тринадцать лет. В шестнадцать – на первую зарплату она купила себе часы. Принесла домой, спрятала за икону Божьей Матери. Вздумала похвастаться, а часов-то нет. И Саши нет. Она давай бегать по деревне, звать, искать – наконец, он выглянул из-за дома, протягивает руку. А у него на ладони полностью разобранные часы – до микроскопических винтиков и колесиков. Хотел узнать, что там тикает внутри.

– Ему было всё интересно, – Таня говорила. – Зайдет в магазин, денег нет у него, просто так – обсудить мировые проблемы. Заодно ему вкусненького чего-нибудь дадут. Отец его сколько раз оттуда за ухо вытаскивал: “Хватит нас позорить!”. Заволокины – сумрачные, угрюмые, клещами слова не вытянешь. Соберутся за столом, едят, помалкивают, ложками стучат. Один Саня заливается соловьем. Отец ему – хлоп! – ложкой по лбу. Тот стихнет. Молчит из последних сил, слезы градом, а терпит. Потом не вытерпит – и опять. Это уж я от Али слышала. И все удивлялись: откуда он такой словоохотливый? Явно не наш! К девятому классу вымахал под два метра! Затеял учиться на переводчика с французского языка. Мальчишки у нас кряжистые, коренастые – крепыши, больше по спортивной или по военной линии. Только Саня ходил кипарисом…