Между нами только ночь

Дальше я везу его на лодке, на другой берег озера, чтобы ночь не застала его в пути. И в сумерках уже высаживаю на берег. Мы с ним прощаемся. Я отталкиваюсь веслом от пристани, плыву, не оборачиваюсь, но точно знаю, что он стоит и смотрит мне вслед, что он не уйдет, пока я не пропаду из виду.

Тогда я беру флейту и посреди озера, бросив весла, играю ту нашу мелодию, он знает какую. Оборачиваюсь – а там уж нет никого: лишь одинокий, пустынный берег и вот эти самые, туды их в качель, зеленые горы и белые облака.

В Уголке Дурова на сцене Театра зверей происходило прощание с Леонтием. Леонтий – в смокинге, белой рубашке и красной бабочке выглядел светло и торжественно, как будто приготовился вести детский утренник.

Сквозь траурную музыку прорывались ликующие звуки фонограммы спектакля, который шел на соседней сцене. Его никак нельзя было отменить – билеты-то распроданы! Смех и рукоплескания неслись – с той сцены на эту, медвежий рев и ржание лошадей. Актеры, отработав номер, в гриме, в клоунских костюмах, запыхавшись, взбегали по лесенке и вставали в почетный караул.

Над этой карнавальной мизансценой на экране возник Леонтий, живой, с белой бородой, в красной шубе и шапке, отороченной белой ватой, а с ним Топтыгин и Огурец. В последний раз – втроем – они вышли на сцену и поклонились.

Еще минуту или две на экране оставалось сияющее лицо Леонтия, словно из того неведомого нам уже измерения он услышал наши аплодисменты.

– После тяжелой продолжительной болезни… скончался… – начал панихиду дежурный распорядитель. – Кто хочет проститься… – и он показал на микрофон.

Тут к изголовью Леонтия с корзинкой роз приблизилась девушка, хотя, если называть вещи своими именами, она выскочила из толпы как черт из табакерки.

– Он не болел! Он сгорел! Мгновенно! Мы не успели опомниться! – она вдохнула и задержала дыхание, будто ей не хватало воздуха. – Не знаю, Леонтий Сергеич нас полюбил или нет… А мы, актеры театра “Апарте”, его на всю жизнь полюбили!..

– Это Инга? – я тихо спросила у Сонечки, она кивнула.

Тогда я вышла к микрофону и произнесла – на весь театр, а может, и на весь мир:

– Конечно, он вас полюбил. Буквально на прошлой неделе он мне звонил, говорил, что вы потрясающая актриса, что вас ждет великое будущее, и звал меня к вам на спектакль. Но я его не услышала.

Я опустила голову: ковровое покрытие сцены – сплошь было исцарапано медвежьими когтями.

На кладбище, когда бросали горсти земли на крышку гроба, Инга отломила от стебля и бросила вниз головку гвоздики. Цветок быстро засыпало землей.

Меня тянуло к ней. Я как-то непроизвольно держала ее в поле зрения. И вдруг решила подойти и сказать:

– Когда ваш спектакль? Я приду.

Но остановила себя. Это было бы слишком драматургично.

Она сама подошла, когда мы возвращались к автобусам:

– Ну, вы приходите на спектакль?

– Нарисуйте, как дойти, – я дала ей блокнотик, она по-детски нарисовала кривые арбатские переулки и подворотню, где приютился театр “Апарте”.

– Правда, у нас заканчивается сезон, – сказала она. – Та пьеса, в которой работал Леонтий Сергеич, теперь будет только в сентябре. Я просила отменить сегодня спектакль, но билеты распроданы – придется играть. Не представляю, как получится?.. Мне пора идти. У меня там сложный грим.

Я говорю:

– А можно – с вами?

Я вдруг поняла, что если не увяжусь за Ингой сейчас, то никогда уж не приду, потеряюсь в переулках, сколько мне ни рисуй, заленюсь, отвлекусь. Если не сию минуту, то всё.

Мы ехали в битком набитом метро. Она говорила:

– Сегодня как раз Леонтий Сергеич с Соней собирались прийти. Я его предупредила, что там только первые десять минут – детям до шестнадцати. Дальше полный порядок. “Обязательно приду, – он ответил. – Какую бы оргию ты ни учинила. А поднимется температура – сбегу из больницы!”

– Когда мы попросили помочь нам со зверьем, – она рассказывала мне в переполненном вагоне, – то сразу его предупредили, что у нас с деньгами – не густо. Он ответил: “Мне так нравится ваш театр, я могу и бесплатно поработать”.

– …И там есть такая сцена, – улыбалась Инга, – я лежу на диване, а пес должен подбежать и лизнуть меня в лицо. А он не хотел ни подбегать, ни лизаться! Тогда Леонтий Сергеич придумал – чтобы у меня в руке под щекой был зажат кусочек мяса. С тех пор пудель мчится ко мне на всех парах, и это мясо выбирает из руки! А всем кажется, что он лижет меня в лицо от избытка чувств…

– В присутствии Леонтия Сергеича, – она говорила, шагая по Арбату, ныряя в подворотню, – и пудель и кролик работали с ужасным энтузиазмом! Леонтий Сергеич всегда оставался до конца спектакля. В конце он переодевался в костюм дедушки Дурова и выходил со зверями на поклон. Я его прошу: “Не переодевайтесь!” Только выйти и поклониться! А он устраивал целый спектакль в спектакле. Зато какие аплодисменты были ему наградой! Наверное, он хотел, чтобы вы это всё увидели.