Minima Moralia. Размышления из поврежденной жизни

139. Культивации не подлежит.

Культивированные обыватели обычно требуют от произведения искусства, чтобы оно им что-то давало. Они более не возмущаются радикальностью, а ограничиваются беззастенчиво скромным утверждением, что они-де его просто не понимают. Подобное утверждение к тому же устраняет сопротивление – последнюю негативную связь с истиной, и вызывающий неприятие объект с усмешкой помещают среди ничуть не подобных ему, внося его в каталог потребительских товаров, между которыми можно выбирать и которые можно отвергнуть, даже не неся за это ответственности. Ведь мы слишком глупые, слишком старомодные, мы не поспеваем за этим – и чем больше они себя умаляют, тем увереннее звучит их голос в мощном хоре vox inhumana populi

[90]

, в осуждающей силе окаменелого духа времени. Непонятное, с которого нечего взять, из раздражающего преступления превращается в достойное сожаления шутовство. Язвительностью отодвигают от себя искушение. То, что произведение должно кому-то что-то давать, – по-видимому, постулат субстанциальности и полноты, – как раз отвергает эти свойства и приводит к тому, что дающее обедняется. Однако в этом к отношению эстетическому приравнивается отношение к человеку. Упрек в том, что этот человек тебе ничего не дает, жалок. Если отношения стали стерильными, их следует разорвать. Однако у того, кто держится за них и всё равно продолжает жаловаться, постепенно атрофируется орган восприятия – фантазия. Давать должны оба – давать счастье как нечто, что как раз таки не подлежит обмену, что нельзя обжаловать, – но такое «давать» неотрывно от «брать». Если то, что предназначено другому, уже его не достигает, всё кончено. Нет любви, которая не была бы эхом. В мифах залогом благосклонности богов было принятие жертвы; однако об этом принятии и молит любовь – подобие жертвоприношения, – если не желает ощущать себя проклятой. К упадку дарения сегодня добавляется и ужесточение по отношению к принятию. Однако это приводит именно к тому отрицанию счастья как такового, которое только и позволяет людям держаться за свою разновидность счастья. Если бы они принимали от другого то, в чем со стиснутыми зубами вынуждены отказывать самим себе, стена была бы проломлена. Однако ввиду усилия, которое необходимо, чтобы брать, это дается им с трудом. Помешавшись на технике, они переносят ненависть к излишней напряженности своего существования на те затраты энергии, которых требует удовольствие как одна из составляющих их сущности, вплоть до всякой его сублимации. Вопреки бесчисленным облегчениям они практикуют абсурдное старание – и, тем не менее, не переносят того, что составляет таинство счастья: растрачивания сил. У них всё должно происходить в соответствии с английскими формулировками relax и take it easy, которые происходят из языка медсестер, а не из языка избытка. Счастье превзойдено: оно неэкономично. Ибо идея счастья, единение полов{334}, есть противоположность разобщенности, блаженное напряжение, как всякий подневольный труд есть напряжение, лишенное блаженства.