Minima Moralia. Размышления из поврежденной жизни

(5) Дело чести.

Мужчины сами возложили на себя обязанность вести себя тактично с женщиной: это один из способов сделать так, чтобы грубое насилие казалось мягче, а распоряжение ею казалось обоюдным согласием. Поскольку они заклеймили промискуитет, чтобы быть уверенными, что женщина останется их собственностью, в то время как сами они нуждаются в промискуитете, чтобы не возвести собственное воздержание до степени невыносимого, они дали женщинам своего же класса, отдающимся вне брака, непроговоренное обещание не обсуждать это ни с каким другим мужчиной и не умалять патриархально обусловленного женского авторитета. Таким образом, тактичность стала залогом всякой скрытности, всякого хитроумного триумфа над властью и, более того, доверия, на котором зиждутся благородство и непорочность. Даже состояние полного отчаяния не могло побудить Гёльдерлина – в письме, отправленном матери после смертоносной франкфуртской трагедии{413}

, – намекнуть на причину разрыва с господином Гонтаром или хотя бы назвать имя Диотимы, и вся сила страсти выливается в нем в оплакивание потери воспитанника, сына возлюбленной; это письмо возносит мощь приличествующего молчания до пылкой трогательности и делает его выражением невыносимости конфликта между правом человека и правом существующего положения вещей. Но как среди всеобщей несвободы всякое отвоеванное у нее проявление гуманности становится двусмысленным, так становится двусмысленной и сама мужская тактичность, якобы продиктованная лишь благородными побуждениями. Она превращается в инструмент женской мести за угнетение. То, что мужчины вынуждены между собою молчать, – да хотя бы то, что чем более деликатны и воспитанны люди, тем сильнее аура таинственности, присущая всему эротическому, – дает женщинам простор для всего, что вмещается в диапазон от удобной лжи до откровенного хитроумного обмана, а джентльмена обрекает на роль дурака. Дамы из высшего общества овладели целым арсеналом приемов изолирования мужчин, держания их поодиночке, наконец – произвольного разграничения всех областей чувства, поведения и оценки, в котором находит гротескное отражение мужская система разделения труда. Это позволяет им, ничего не страшась, управлять самыми трудными ситуациями – в счет той самой непосредственности, которой женщины так гордятся. Тем не менее мужчины сделали из этого выводы и сходятся в злорадном sous-entendu[124]

: такова-де женская натура. Это многозначительно подмигивающее così fan tutte[125]

{414} хотя и не называет имен, однако забывает обо всяком такте – и, помимо прочего, в нем еще кроется праведный опыт того, что всякая женщина, якобы верящая в рыцарские качества возлюбленного, сама неизменно предает его доверие. Посему даме, в действительности являющейся таковой, а вовсе не стремящейся обратить благородство в способ кокетливо поддразнить, не остается иного выбора, кроме как самовольно отринуть замшелую тактичность и пойти на любовь в открытую, бесстыдно, без всяких предосторожностей. Но найдется ли такая, которой достанет для этого сил?