Minima Moralia. Размышления из поврежденной жизни

(6) Post festum[126]

. Страдание от упадка эротических отношений есть нечто большее, нежели то, чем оно само себя полагает, – не только лишь страх испытать отказ в любви и не всего-навсего тот тип нарциссической меланхолии, которую столь подробно описал Фрейд. К ней присовокупляется страх преходящести собственных чувств. Непосредственным движениям души оставлено так мало места, что тот, кому вообще посчастливится их испытать, воспринимает их как счастье, как драгоценность, даже если они причиняют боль; более того, как раз познав последние болезненные следы непосредственности как нечто, чем он может обладать, он будет отчаянно защищать их, чтобы самому не обратиться в вещь. Вероятно, мы куда более боимся утратить любовь к другому, чем его любовь к нам. Вот мысль, что предлагается нам в утешение: мол, пройдет пара лет, и мы утратим понимание собственной страсти; может статься, встретим возлюбленную со спутником и уделим ей лишь мимолетное, изумленное внимание, но не более, – эта мысль годится лишь для того, чтобы сверх всякой меры раздразнить утешаемого. То, что страсть, рушащая причинно-следственную связь рациональной целесообразности и тем самым как бы помогающая «я» вырваться из своего монадологического плена, сама должна оказаться чем-то относительным, подчиненным постыдной рассудочности обособленной жизни, – высшая степень святотатства. И всё же страсть, познав неизбежную границу между двумя людьми, не может не возвращаться к ней в рефлексии и не сознавать ничтожность охваченности страстью в тот самый миг, когда человек полностью охвачен ею, – это неотвратимо. На самом деле мы всё время ощущали тщетность; мы были счастливы иррациональной надеждой на то, что нас захватит и унесет, и всякий раз, когда надежды наши не оправдывались, этот раз казался нам последним, представлялся смертью. Преходящесть того, в чем жизнь достигает наивысшей концентрации, именно в такой наивысшей концентрации и выступает на поверхность. Помимо всего, несчастно влюбленный еще и вынужден признать, что именно тогда, когда он мнил, будто полностью позабыл себя, он не любил никого, кроме себя самого. Ничто непосредственное не способно вывести за пределы преступного круга естественного хода вещей, но лишь рефлексия над его замкнутостью.