Minima Moralia. Размышления из поврежденной жизни

Не бывает правки настолько мелкой или незначительной, чтобы от нее стоило бы отказаться. Из сотни поправок каждая в отдельности может показаться смехотворной и педантической; однако вместе взятые они могут вывести текст на новый уровень.

Вычеркивая лишнее, не следует мелочиться. Длина не имеет значения, а страх, что текст какой-то куцый – ребячий. Ошибочно полагать, будто что-то имеет право на существование только потому, что оно уже есть, уже записано. Если кажется, что в нескольких фразах варьируется одна и та же мысль, то зачастую они обозначают всего лишь различные попытки ухватить то, чем автор сам еще не овладел. В таком случае нужно выбрать наиболее удачную формулировку и продолжить работу. К технике писательского ремесла относится умение отказываться даже от плодотворной мысли, если того требует конструкция в целом. Ее полноте и силе идут на пользу как раз подавленные мысли. Так же и за столом не стоит доедать последний кусок и допивать последние капли, иначе рискуешь быть заподозренным в бедности.

Тот, кто стремится избежать клише, если не хочет впасть в вульгарное кокетство, не должен в желании своем ограничиваться лишь выбором слов. Великая французская проза XIX столетия была к этому особенно восприимчива. Отдельно взятое слово в редких случаях оказывается само по себе банально: так и в музыке отдельный звук устойчив к износу. Самые отвратительные клише – это, скорее, словосочетания такого рода, который бичевал Карл Краус{135}

: «целиком и полностью», «хорошо это или плохо», «расширенный и углубленный». Ибо в них слабо плещется ленивое течение застоявшегося языка вместо того, чтобы писатель посредством точности выражения оказывал сопротивление, так сказать, вздыбливал воды языка. Это применимо не только к словосочетаниям, но и – по нарастающей – даже к конструкции целых форм. Если, к примеру, диалектик собрался помечать поворот движущей себя мысли, начиная после каждой цезуры со слова «однако», то литературная схема обнажит ложность несхематичной интенции его мысли.

Густой лес – отнюдь не священная роща. Долг пишущего – избавляться от трудностей, которые возникают всего лишь из удобства самовыражения. Отличить волю к тому, чтобы писать плотно и соразмерно глубине предмета, от соблазна своеобразия или претенциозного халтурничанья не так уж и просто: настороженная настойчивость всегда на благо. Как раз тот, кто не намерен уступать глупости здравого смысла, должен остерегаться стилистического приукрашивания мыслей, которые сами могут быть отнесены к банальным. Банальности Локка не оправдывают криптограмм Гамана{136}.

Если к завершенной работе, неважно какого объема, возникают хотя бы малейшие претензии, к ним следует отнестись необычайно серьезно, независимо от того, релевантное они производят впечатление или нет. Эмоциональная привязанность к тексту и тщеславие склоняют к тому, чтобы преуменьшать всякое сомнение. Может статься, что именно упущенная, хотя бы и мельчайшая, сомнительная деталь укажет на объективное отсутствие ценности всего произведения.

Процессия прыгунов в Эхтернахе{137}

не представляет собой шествование мирового духа; ограничение и сдержанность не представляют собой изобразительные средства диалектики. Скорее, она движется сквозь крайности и за счет крайней последовательности заставляет мысль менять направление вместо того, чтобы ее фиксировать. Рассудительность, запрещающая заходить во фразе слишком далеко, чаще всего есть лишь инструмент общественного контроля и тем самым – оглупления.

Следует относиться скептически к особенно полюбившемуся упреку в том, что текст или определенная формулировка «слишком красивы». Робкое благоговение перед сутью дела или даже перед страданием лишь слегка рационализирует rancune[33] по отношению к тому, кому в опредмеченной форме языка невыносимы следы происходящего с человеком, следы унижения. Мечту о наличном бытии, лишенном позора, которую отражает языковая страстность, если уж не позволяется расписывать эту мечту на уровне содержания, пытаются злобно удушить. Писатель не должен идти на поводу у тех, кто различает красивые и содержательно точные выражения. Он не имеет права ни доверять в этом озабоченному критику, ни позволять самому себе так поступать. Если ему удается целиком выразить именно то, что он имеет в виду, это прекрасно. Красота выражения ради самого выражения ни в коем случае не «слишком красива»: она орнаментальна, ремесленна, уродлива. Однако всякий, кто под предлогом самозабвенного служения делу пренебрегает чистотой выражения, неизменно предает и само дело.