Мир-Али Кашкай

С трепетом читал М. Кашкай важнейший документ южноазербайджанского правительства, названный «Требованием азербайджанского народа»: «Мы, руководствуясь историческими, географическими и этнографическими данными создаваемой нами Азербайджанской национально-демократической республики, включаем в свой состав следующие основные города: Тавриз, Ардебиль, Урмия, Минадоаб, Марага, Салмас, Хой, Маранд, Миане, Энзели, Маку, Ахар, Херовабад, Зенджан, Казеин и Хамадан. Мы границы нашей республики определяем согласно прилагаемой карты, ибо население указанных в карте городов и сел в настоящее время более чем на 95 процентов состоит из азербайджанцев»^{82}.

Однако оптимистические сообщения вскоре сменились тревожными. Мирза Ибрагимов, один из главных советников независимого правительства республики Южный Азербайджан, все реже появлялся в Академии. Его коллеги-ученые таинственно перешептывались: «Теперь, наверное, он задержится надолго. А может быть, навсегда…»

Их бы устами да мед пить… Во время одной из последних встреч писатель, находившийся в Иране с серьезной политико-дипломатической миссией, задумчиво поделился своими соображениями с Кашкаем. Ибрагимов полагал, что на иранском плацдарме появился новый игрок — США. Их усилиями Южный Азербайджан превращается в поле для большой международной дипломатической дуэли. Американцам явно не нравилась сталинская экспансия в Иране. Они прекрасно видели ее далеко идущие цели: взятие под контроль богатейших нефтяных залежей, а заодно и политическое будущее всего Ирана, усиление влияния Советского Союза на всем Ближнем Востоке, осуществление петровского завещания о прорыве к теплым морям, к Индии.

Однако для собеседника писателя, знатока Ирана, прекрасно осведомленного о тайных механизмах советского проникновения в Тегеран и Тебриз, хотя и представляли интерес его широкие геополитические размышления, все же более интересовала судьба Южного Азербайджана, мечта о воссоединении народа. Вот тут-то всё складывалось не совсем однозначно и, можно сказать, даже противоречиво и запутанно.

Правительство в Иране возглавил хитроватый Кавам-эс-Салтане, который одновременно вел тайные переговоры со Сталиным и Трумэном. Некоторые советские дипломаты считали, что Кавам-эс-Салтане наиболее подходящая фигура, с ним можно работать, но М. Ибрагимов ему не доверял. Впрочем, не доверяли ему и Пишевари, и многие другие руководители Азербайджанской республики: «Чего от него ждать, если он уже сейчас подвел «научную» базу под ликвидацию азербайджанской автономии, открыто объявив, что тюркский язык навязали населению Северного Азербайджана монголы, а до того их родным языком был якобы персидский»^{83}.

Весь 1945 год для Кашкая, как и, впрочем, для большинства азербайджанцев, прошел в ожидании 2 марта 1946 года. В этот день Советский Союз, следуя своим международным обязательствам, должен был вывести войска из Ирана. 3 марта стало известно, что советские танки покидают Тебриз. Но потом пришло другое сообщение — советские войска движутся в направлении Тегерана. В воздухе запахло войной и кровью. Эти ощущения еще более усилились, когда поползли слухи о том, что в Тебриз прибыла группа советских военачальников. Точной информацией о том, что происходит в соседней стране, в Баку мало кто обладал. Ясность внесло совершенно неожиданно правительство Ирана, обратившееся в ООН за помощью. Под давлением США и Великобритании иранская жалоба на Советский Союз была включена в повестку дня Совета Безопасности ООН. Этот демарш как бы приоткрыл завесу секретности над ситуацией в Южном Азербайджане, поскольку вместе с комментариями о происках США в ООН хлынула и информация о действиях советских войск и дипломатов в Тебризе и Тегеране.

24 марта 1946 года запомнилось Кашкаю на всю жизнь. Он называл этот день черным днем в новейшей истории Азербайджана. В этот день Москва опубликовала неожиданное заявление о выводе советских войск из Ирана. Стало ясно: дни республики азербайджанцев в Иране сочтены. Мечтам о воссоединении азербайджанского народа не суждено было сбыться.

Он будет помнить тот день всю оставшуюся жизнь. Как наступила опустошенность. Как по спине его пробежал холодок. То же самое он испытал когда-то в далеком детстве, когда чья-то злая рука с грохотом растворила их ворота и прогремели выстрелы…

Тот мартовский день был днем величайшего разочарования, за которым приходит прозрение. Когда в очередной раз приходится расставаться с иллюзиями.