Мировая революция. Воспоминания

Рассудительнейшие вожди словаков понимали, что территориальная автономия не принесла бы ничего хорошего словакам; им было ясно, что самостоятельное освободительное движение словаков должно было бы кончиться фиаско. Все это основательно и широко разобрали на собрании. Я мог указать словакам, насколько они неизвестны в политическом мире и какого бы фиаско мы дождались, выступая самостоятельно. О самостоятельной Словакии вообще нельзя было серьезно говорить; было бы еще можно стать ей автономной в пределах Венгрии, но при данном положении и это оказывалось невозможным, и, таким образом, не оставалось ничего, кроме соединения. Все малые народы требовали во время войны свободы и единения. Словаки и чехи знали, что я сам был всегда за Словакию; своим происхождением и традициями я словак, чувствую как словак и всегда не только ратовал, но и работал для Словакии. В Чехии к Словакии была всегда живая симпатия. Чехи – Гавличек! – признавали национальную самобытность словаков и мораван. Я знаю Словакию и людей в Словакии довольно хорошо; я был в сношении со старшим и с младшим поколениями, с обоими я работал над возрождением Словакии. Я хорошо знаю, как и русофил Ваянский, когда дело шло всерьез, был за единение, совсем так, как и его отец, а ранее еще Колар и др. Но знаю я и то, как многие словаки в своем национальном и политическом унижении утешали себя фантазиями взамен деятельности и труда. Когда некоторые русские – в том числе и Ламанский – полюбили словаков за их национальную самобытность, то им этого было вполне достаточно, но против мадьярского напора это для них была слабая защита.

Во время войны ожил словацкий романтизм среди словаков в России. Словаки приходили в особый восторг от русских официальных заявлений; они указывали на то, что царь при аудиенции проявил особый интерес к словакам; Николай Николаевич также в своем манифесте к австрийским народам упоминает о словаках. На словаков в России влияли идеи Ламанского и др., а потому некоторые словацкие работники мечтали о самостоятельной или соединенной с Россией Словакии; но нашлись и такие люди, которые провозглашали присоединение Словакии к Польше и даже к Венгрии. В Москве уже в 1915 г. было основано Словацко-русское общество памяти Штура и в нем под руководством нескольких политически наивных русских людей выращивались различнейшие античешские иллюзии, полные незрелого и неясного панславизма и панрусизма. Некоторые чехи в России были в этом заодно со словаками. Уже в меморандуме царю в сентябре 1914 г. говорится о «двуедином королевстве»; упомянутый Национальный совет чехословацких общин в Париже, основанный Коничком, в послании в Словакию (15 февраля 1915 г.) обещает полную самостоятельность «Словацкому краю» с особым парламентом в Нитре; Союз чехословацких обществ в России (31 мая 1915 г.) заявляет, что Словакия будет иметь свой парламент, политическую и языковую независимость.

В Америке Словацкая лига, существовавшая до 1919 г. лишь по названию (статут официально принят впервые 17 мая 1919 г.), при объявлении войны опубликовала свой довоенный меморандум, в котором по образцу старого меморандума свято-мартинского требовала автономии в пределах венгерского государства; скоро начали повторяться отдельными лицами и малыми группами местного характера излюбленные в России программы; были то планы самостоятельной Словакии, или Словакии, каким-либо образом соединенной с Россией (словацкая федерация и др.). В этом направлении агитировал в России и в Америке также Коничек.

Но большая часть словаков и их лидеров в Америке и в России были за единый разумный и возможный план – единое чехословацкое государство; на съезде в Кливленде (в октябре 1915 г.) словаки и чехи сговорились о единстве и совместной работе; на первом антиавстрийском манифесте 11 ноября 1915 г. подписались и словацкие лидеры в Америке. Чехословацкое соглашение в Питсбурге является одной из таких программ и, как видно, не самой радикальной.

Этими двумя действиями, однако, участие американской колонии в войне не может быть вполне охарактеризовано; необходмо еще обратить внимание на ее политическую пропаганду, которую она вела с самого начала войны.