Мировая революция. Воспоминания

Когда император Карл и различные политики начали давать различным народам, а особенно чехам обещания (в тронной речи при открытии парламента император обещает изменения в конституции и управлении, упоминая прямо о чехах), то этим пользовались против нас. В противовес этому мы среди других доказательств приводили факт, что австрийские министры Зейдлер и Чернин (последний в Брест-Литовске) противились формуле Вильсона о самоопределении народов; мы основательно осветили резкую манеру, с которой Чернин ответил Вильсону на его условия мира. Но главным и наиболее сильным образом мы указывали, что Австрия свои обещания делает из-за слабости и что дает их неискренно; осенью 1917 г. Карл подумывал короноваться как чешский король, и наместник Куденгове этот план поддерживал; но венское правительство этот план отвергло, не говоря уже о том, что формальное коронование ничего не значило для нашего народа. Однако все это едва ли бы нам помогло, если бы за это время наше политическое положение значительно не изменилось благодаря тому, что по примеру Франции и остальные союзники признали наш Национальный совет и его стремления по той причине, что в трех союзнических государствах у нас были свои легионы. Нам в Америке особенно помогли известия, разнесшиеся по целому свету, о нашем сибирском походе.

О так называемом сибирском анабазисе я здесь скажу лишь столько, сколько необходимо для понимания и дополнения этих сведений о нашей политической работе за границей.

Я был в Японии, когда произошел роковой челябинский инцидент. 14 мая в Челябинске, как мне было тогда сообщено, немецкий пленный ранил нашего солдата, за что и был на месте убит. Челябинские большевики были на стороне немецких и мадьярских пленных, после чего последовали дальнейшие, уже известные события в Челябинске, закончившиеся взятием города нашими отрядами. Это были последствия прежних споров, возникших между местными советами, Москвой и нашим войском, ехавшим по железной дороге во Владивосток. 21 мая Макса и Чермак, как представители отделения Чешскословацкого Национального совета, были арестованы в Москве.

Об этих и последовавших затем событиях я узнал лишь в Америке; в конце мая наши отряды постановили в Челябинске организовать переход войска во Владивосток военным способом. 25 мая действительно начался бой, воинский анабазис со сражениями; первые неопределенные сведения о победоносных боях наших с большевиками начали приходить в конце мая, говорилось особенно о взятии Пензы (29 мая). Потом следовали известия о взятии других городов на Волге (Самара, Казань и т. д.) и о занятии городов и железнодорожной магистрали в Сибири.

Действие этих известий в Америке было удивительное, можно сказать – невероятное: вдруг чехи, чехословаки стали известны каждому; наша армия в России и в Сибири стала предметом всеобщего интереса, и ее продвижение вызывало прямо восторг. До известной степени, как часто бывает в таких случаях, восторг рос благодаря неосведомленности; однако американское общественное мнение действительно воодушевилось. Анабазис наших русских легионов действовал не только на широкие круги, но и на круги политические. Держать в своих руках главный железнодорожный путь, занять Владивосток – все это представлялось в виде чуда или сказки; успехи немецкого наступления во Франции создавали нашим действиям темный фон. Господству на великом пути приписывали серьезное военное значение и спокойные политики, и военные; сам Людендорф способствовал протесту своего правительства, предъявленному большевикам против нашей армии в России, и приписывал нашему анабазису то, что немецкие пленные не могли возвращаться домой и этим усилить армию.

Политический успех в Америке был решительный, тем более что и в Европе сибирский анабазис расценивался и принимался подобным же образом. Бесспорно, что анабазис имел влияние на политическую решимость правительства в Соединенных Штатах; сообщения о событиях в Сибири приходили в Америку прямым кабелем, раньше, чем в Европу, и имели там более сильный отзвук; в Америке наши легионы стали популярными в начале августа, в Европе же немного позднее. В Европе политическая и военная общественность была более живо заинтересована домашними событиями, так как там велась война[5]

.

Скоро начали доходить до меня, – ни в одной войне иначе и не может быть, – и неблагоприятные сведения. Сначала это были сведения о разных недостатках в армии; немного спустя, начиная с сентября, армия начала покидать взятые города на Волге. Бои на таком растянутом фронте были затруднительны, а взятие волжских городов было, кажется, стратегической ошибкой. Через некоторое время более обширные сообщения начали нам приносить печальные сведения о моральном состоянии нашей армии в Сибири; началась большевистская пропаганда, смешанная с пропагандой всех наших врагов.