Мне снится нож в моих руках

Теперь подействовало всё. Голова кружилась так, что я чувствовала, что сейчас упаду. Я ввалилась в комнату Каро, наткнулась на дверной косяк, выпрямилась. Схватилась за ящик её стола, промахнулась, попробовала ещё раз. Рывком открыла его и принялась искать ножницы. Серебряные, длиной почти с моё предплечье, с острыми как бритва, лезвиями. Для скрапбукинга, конечно. Кто ещё кроме Каро, занимается такими вещами.

Я отнесла их назад в мою комнату и свалила испорченные фотографии на стол Хезер. Открыла ножницы и резала, снова и снова, разрезая Хезер на кусочки.

Я ненавидела её.

Хотела, чтобы она исчезла.

Чтобы она умерла.

Тёмная мысль крутилась у меня в голове. Если бы она умерла, в мире восстановился бы баланс. Наконец-то я могла бы получить то, что хотела. Я мог бы стать лучшей, занять первое место, победить.

Я резала, пока не превратила её в кучку мусора на её столе. Но мне всё ещё было мало.

Меня осенила новая идея. Такая, которая могла восстановить равновесие, исправить ошибки – вернуть то, что Хезер украла у меня. Это было ужасно и жестоко, но когда ярость закипела во мне, я поняла, что сделаю это. Чтобы наказать ее и доктора Гарви. Их всех.

Я бросила ножницы Каро на стол Хезер и смела обрывки фотографий в её ящик стола.

Затем я вышла за дверь и ушла в ночь. И впервые за долгое время я чувствовала, что всё контролирую.

Глава 31

Сейчас

На этом месте запись останавливалась, раз за разом. На этом месте всё погружалось во тьму. Вот чего Эрик не понимал. Из двери, в ночь, всё контролирую. Из двери, в ночь, в ночь. Следующее, что я помнила – это как просыпаюсь на полу, через окна льётся солнечный свет, а мои руки и платье залиты кровью. Высохшими пахнущими железом потёками. Всё моё тело хранило запись о боли, будто предупреждение на каком-то тёмном, непонятном мне языке.

Что я наделала?

Ответ был похоронен в чёрной дыре. Десять лет я знала, что забыла ночью что-то важное, уничтожила воспоминание, залив виски и засыпав наркотиками – настоящая дочь своего отца. И десять лет я отказывалась смотреть, отчаянно не желая трогать эту рану, столь же открытую сейчас, как и тогда.

Кроме как однажды.

Через год после выпуска, сразу после того как Минт меня бросил и я превратилась в худшую версию самой себя прямо посреди ресторана, я задумалась: а на что именно я способна? Кто я на самом деле, подо всеми защитными слоями, когда никто на меня не смотрит? Где мои границы?

Я пошла к психотерапевту. Крутому Нью-Йоркскому психотерапевту с тёмной кушеткой и стенами нейтральных, успокаивающих оттенков. «Кто я такая на самом деле?» Она сказала, что ответ ждёт меня в тёмных зонах. Она хотела изучить их, моменты, когда время проматывалось. Она сказала, что я – лоскутное одеяло из света и тьмы. Она сказала мне ей доверять.

Это было ошибкой. Я рассказала ей о ночи смерти Хезер, что я сделала с фотографиями, что я хотела, чтобы случилось. Я видела, как, по мере моего рассказа, её осторожная маска соскальзывает; видела подозрение, смешанное с заинтригованностью, когда её карандаш быстро царапал что-то на поверхности её блокнота. Она сказала мне, что мой провал в памяти был как чёрная дыра – способ что-то подавить. Она хотела знать, что за ним скрывается. Но я не могла вспомнить, как бы ни старалась. Тьму было не пробить.

Поэтому она меня загипнотизировала. Как Орфей, ведущий Эвридику из преисподней, я шла за звуком её голоса в мою комнату в день Святого Валентина. Видела разбитый ноутбук, чувствовала, как обнимает мои колени розовое платье, сгорала и сгорала от ярости. Но воспоминания всё равно не приходили. Картина всё равно заканчивалась на «из двери, в ночь, контролирую».

Мы не смогли ничего раскрыть. Я перестала к ней ходить.

А потом, через неделю после нашего последнего сеанса, я проснулась ото сна и точно знала, что всё вспомнила; но теперь, проснувшись, утратила нить сна. Единственное, что осталось – это выловленное из тьмы убеждение: я сделала что-то непростительное. Что-то ужасное, с Хезер. Что-то, что мой мозг отчаянно хотел спрятать и запереть.

Поэтому я так и поступила. Посвятила себя, снова, с удвоенной страстью, превращению в идеальную Джессику Миллер: огромный успех, спокойствие и красота со всех сторон.

Неприкосновенная женщина. Мне было нужно, чтобы на встрече выпускников в глазах всех до единого моих одноклассников отразилась правда; чтобы их взгляды и слова отражали настоящую картину. Это было самым важным; намного важнее, чем всё, что случилось с Минтом, или с Купом, или с Каро. Это был вопрос жизни и смерти.

И вот, оказавшись тут, в самый важный момент, я дрогнула.

– Джесс, – глаза Каро были переполнены болью, подозрением… страхом. – Что ты сделала?

Перед вами Кэролин Родригез, наконец-то понявшая кого-то правильно. Наконец-то готовая поверить в худшее, и не о ком-то – о своей лучшей подруге. Какая крайняя несвоевременность.

Её голос был таким громким, что футболисты перестали праздновать, повернулись и уставились на нас. Ближайшая к нам толпа затихла. Мы, внезапно и неизбежно, оказались на всеобщем обозрении.