Многосторонняя дипломатия в биполярной системе международных отношений

Мотивация Кеннеди в противоположность ястребам в высшем эшелоне власти (не плестись тенью за фантомом мирового общественного мнения) была сложным проявлением нового отношения к пацифистским, антиядерным движениям и настроениям, желания соответствовать облику лидера меняющегося мира, который говорит от имени жаждущего избавиться от страха ядерной войны человечества. Пусть Советский Союз продолжает свою политику секретности, заявлял Кеннеди на совещании в Белом доме, – «нам же следует реализовать все возможности сказать свое слово в качестве людской совести»[1098]

. Итог известен. Искусственно затормозив проведение новой серии атомных испытаний и «пропуская» вперед Советский Союз, Кеннеди выиграл очень важный раунд в политической войне, взяв своеобразный реванш за утрату доверия к себе после Венских переговоров со стороны американцев, с неудовольствием встретивших его уступчивость.

Итак, вопреки устоявшемуся шаблону, в «Дневнике» Шлезингера Кеннеди не выглядит наивным новичком в дипломатии, своей «растерянностью» спровоцировавшего Хрущева говорить с ним с позиции силы путем отказа от моратория и инициирования новой серии испытаний атомного оружия[1099]

. Шлезингер особое внимание обращает на другое, а именно на тот гигантский психологический выигрыш, полученный американской стороной, не давшей «русским сорваться с крючка» и избежавшей «всемирного поношения»[1100]

за возобновление первыми испытаний атомного оружия. В сущности была выиграна битва за тех «нейтралов», которые начинали играть роль арбитра в соперничестве двух сверхдержав и чьими позициями уже невозможно было пренебречь.

С учетом дополнительных размышлений и новых данных Шлезингер много позднее приходит к скорректированным выводам, синхронизируя личностные моменты с воздействием глобальных факторов, которые по-иному в отличие от 1940-х и начала 1950-х гг. вынуждали выстраивать дипломатическую стратегию. Но уже на более раннем этапе, в каждый отдельный момент кризисных ситуаций в эмоциональной реакции живых участников событий он усматривает невидимое давление «третьей» силы, расщепляющее биполярный мир на множество составляющих, с которыми сверхдержавы должны были считаться. Так, например, во время дебатов в Белом доме по поводу размещения советских ракет на Кубе, открывшихся 16 октября 1962 г., Роберт Кеннеди (главное действующее лицо на совещании после президента) в ответ на предложение подвергнуть Кубу внезапной массированной атаке с воздуха возразил в директивном духе ее сторонникам, апеллируя к истории, к нравственному примеру, как ему казалось, непорочной череды хозяев Белого дома. Шлезингер не случайно ставит в центре судьбоносной дискуссии следующие слова министра юстиции: «175 лет Соединенные Штаты не были страной, которая бы позволила себе нанести удар наподобие того, что случилось воскресным утром в Пиерл Харборе. Первый американский президент, который отважится сделать что-либо подобное никогда не будет прощен историей, его собственным народом или мировым сообществом»[1101]

.

Заметим, кстати, что Шлезингер придавал этому заявлению Р. Кеннеди, предотвратившему, как он говорил, «внезапное нападение на Кубу», решающее значение (оно «изменило все течение кризиса» и позволило избежать позорного повторения вероломного нападения японцев). По контрасту с осторожной политикой лидеров «Новых рубежей» приказ, отданный президентом Рональдом Рейганом осенью 1983 г. о вторжении на маленькую Гренаду Шлезингер отнес к такого рода низким деяниям, которые лишают страну-агрессора нравственного капитала в глазах мирового общественного мнения, ускоряя его консолидацию на платформе антиамериканизма[1102].