Моби Дик

And when these things unite in a man of greatly superior natural force, with a globular brain and a ponderous heart; who has also by the stillness and seclusion of many long night-watches in the remotest waters, and beneath constellations never seen here at the north, been led to think untraditionally and independently; receiving all nature's sweet or savage impressions fresh from her own virgin voluntary and confiding breast, and thereby chiefly, but with some help from accidental advantages, to learn a bold and nervous lofty language-that man makes one in a whole nation's census-a mighty pageant creature, formed for noble tragedies.	И когда эти черты соединяются в человеке большой природной силы, чей мозг объемист, а сердце весомо, в человеке, которого безмолвие и уединение долгих ночных вахт в далеких морях под яркими, неведомыми здесь, на Севере, созвездиями научили мыслить независимо, свободно, воспринимая все сладостные и жестокие впечатления прямо из девственной груди самой природы, доверчивой и открытой, и так познавать - не без случайной помощи порою - смелый и взволнованный, возвышенный язык, вот тогда появляется человек, один из целого народа, благородное, блистательное создание, предназначенное для подмостков великих трагедий.
Nor will it at all detract from him, dramatically regarded, if either by birth or other circumstances, he have what seems a half wilful overruling morbidness at the bottom of his nature.	И с точки зрения сценической, достоинства его вовсе не умаляются, если в глубине его души, от рождения ли или же в силу обстоятельств, заложена, хотя бы из упрямства, некая всеподавляющая болезненность.
For all men tragically great are made so through a certain morbidness.	Ибо все трагически великие люди становятся таковыми в силу своей затаенной болезненности.
Be sure of this, O young ambition, all mortal greatness is but disease.	Помни об этом, о юное тщеславие: всякое смертное величие есть только болезнь.
But, as yet we have not to do with such an one, but with quite another; and still a man, who, if indeed peculiar, it only results again from another phase of the Quaker, modified by individual circumstances.	Но мы покуда еще имеем дело не с таким, а совсем с иным человеком, который, однако, тоже представляет собой определенный тип квакера, возникший под воздействием особых условий.
Like Captain Peleg, Captain Bildad was a well-to-do, retired whaleman.	Как и капитан Фалек, капитан Вилдад был состоятелен и уже ушел от дел.
But unlike Captain Peleg-who cared not a rush for what are called serious things, and indeed deemed those self-same serious things the veriest of all trifles-Captain Bildad had not only been originally educated according to the strictest sect of Nantucket Quakerism, but all his subsequent ocean life, and the sight of many unclad, lovely island creatures, round the Horn-all that had not moved this native born Quaker one single jot, had not so much as altered one angle of his vest.	Однако в отличие от капитана Фалека, который нимало не интересовался так называемыми серьезными вещами, полагая эти самые серьезные вещи сущими пустяками, капитан Вилдад не только получил образование в духе самого строгого нантакетского квакерства, но и, несмотря на свою последующую моряцкую жизнь и даже созерцание восхитительных нагих островитянок по ту сторону мыса Горн, ни на йоту не поступился своей квакерской натурой, не пожертвовал ни единым крючком на своем квакерском жилете.
Still, for all this immutableness, was there some lack of common consistency about worthy Captain Peleg.	И все же при такой стойкости почтенному капитану Вилдаду явно не хватало элементарной последовательности.