Модэ

Вот кухня уехала, Курипко двинулся дальше по дороге и вскоре вышел к широкой бухте. Солнце поднялось высоко, и можно было скинуть с себя всю одежду и побежать по пляжу, окунуться в холодный прибой и поплыть прочь от берега. И вот он, который никогда еще не плавал голышом в море, заплыл очень далеко, так что и про берег забыл, а течение подхватило, одолело его, и не мог он ничего сделать, кроме как лечь на спину и совершенно отдаться ему.

И тогда из его тела вдруг ушла судорога, которой он прежде, кажется, и не замечал или успел каким-то образом к ней привыкнуть. А затем пришло воспоминание – короткое, смутное, как позавчерашний сон, о том, что осталось в траншее, скрытое грязной водой… Максим выбросился на сушу, рыхлый как морская пена, и высох, остался на камнях тонким соляным осадком. Когда же он пришел в себя, вокруг по-прежнему не было ни души. Солнце стояло в зените, вдали полыхал город.

На камнях среди одежды лежал обрывок плащ-палатки.

«Нужно вернуть», – вспомнил Максим.

Он смешно прыгал, натягивая порты, когда со стороны города появился человек, японец. На нем не было погон, но по форме и выправке Максим узнал в нем офицера. На лбу у него белела марлевая повязка. Максим нагнулся за винтовкой и замер, не сводя глаз с японца: таких убивали, не пропускали мимо. Офицер тоже остановился и смотрел на солдата.

– Иди, – прошептал Максим одними губами, – иди.

Офицер, конечно, ничего не мог услышать, но как-то понял намерение Максима и двинулся дальше. Вид у него был, кажется, такой же потерянный, что и у Курипко. Затем он исчез, и Максим сразу забыл о нем. Он решил идти в город. До того он не вполне понимал, что и зачем делает, но теперь не было в нем прежней непонятной судороги, и он знал точно, что нужно найти своих и отдать Клипину его брезентовую половинку.

Дорога к городу поднималась от самого берега. Среди холмов виднелись просевшие обвалившиеся доты. Холмы, еще утром неприступные, кишевшие злой пчелиной жизнью, сейчас были пусты. Только кое-где ходили страшные люди с винтовками – высматривали, не шевелится ли кто среди обломков. По дороге навстречу Курипко двигалась колонна пленных: уголовники вели арестованную жандармерию. Зеки шли гордые, довольные тем, как распорядилась ими судьба. Вчера они напоили водителей и двинулись в город. К утру улицы уже были охвачены пламенем, а земля дрожала от страшного мужицкого разгула.

– Не видели сержанта Клипина?

– Клипина? Не знаем такого.

Вот и город. Воздух в нем сизый, потяжелевший от дыма. «Западники» захватили спиртзавод и выставили по периметру бойцов с винтовками. Всем желающим разливали спирт – во фляги и банки. Возле ворот дымил штурмовик, из самовольных атаманов, – уставший мужик с недавним шрамом на шее.

– Это немец штыком меня, – рассказывал он, поглаживая острый кадык. – Я тогда чуть-чуть не кончился.

Командир штурмовиков, молодой полковник, рассеянно курил рядом, то и дело одергивая китель, касаясь невзначай кожаной портупеи. Лицо его было серым и неподвижным. Вчера он, гордый и грозный хищник, стоял на носу десантного корабля. Он велел штурмовикам остаться в порту и ждать прибытия генералов, но кто-то из этих закопченных, замасленных солдат – может, и тот, что болтал и чесал кадык сейчас, – кто-то из них крикнул ему «Командир, оставайся в порту, остальные – за мной!» И ничего не мог сделать полковник, кроме как нервно вытянуться перед этими головорезами, не сказав ни слова, сжав зубы.

Приехали генералы. Поняли все без вопросов, покачали головами. «Мы так и думали», – сказал один. «Это вина не ваша. У них там свои… “командиры”, – сказал другой. – Всё мы понимаем». А полковник стоял перед ними нервно-навытяжку, как будто мученическая поза могла что-то изменить или оправдать его беспомощность.

– Не видели сержанта Клипина? – спросил Максим штурмовиков.

– Нет, не видели, – отвечали «западники» угрюмо. – А ты не стой, сядь, что ли, выпей с нами.

– Да не могу. Мне найти надо.

– Ну хоть во флягу набери!

– Во флягу – можно.

На окраине стоял буддийский храм. Во дворе лежал мертвый монах в странной одежде с желтыми кисточками. В храме хозяйничали саперы – день кончался, в воздухе звенели комары. Курипко остановился возле монаха. Неподалеку сидели саперы. Они вели свою беседу, глядя на мертвого человека в диковинных одеждах ровно и бесстрастно, как на что-то простое и ясное, вполне приемлемое в их беспокойной жизни.