«Мой дорогой, старинный, но вечно молодой друг, Давид Бурлюк!». Письма художников к Д.Д. Бурлюку

Бог = батько. Дай, Боже, Вам обоим здоровья, мирного жития и благополучия, обнимаю крепко,

Дядя Ваня[316]

Владимир Бурлюк. Фото из личного дела Одесского художественного училища, 1910

Д.М. Краснопевцев[317]

Дмитрий Краснопевцев. Пустырь. 1956. Офорт из архива Д.Д. Бурлюка

1. Ф. 372. К. 13. Ед. хр. 5. Л. 1−1 об.

[Март 1958]

Дорогой Давид Давидович!

Несколько дней тому назад получил Ваше письмо и открытки. Благодарю Вас.

Очень рад, что мои офорты всё же Вам понравились[318]. Я сам несколько охладел к офорту и уже давно им не занимаюсь. Пришли ли акварели, которые я Вам выслал? Посылаю в этом письме 4 офорта своих и 2 моего друга Ивана Кускова – он художник-иллюстратор, исключительно занимается офортом[319]. Он, узнав, что Вы мне пишете, захотел в знак своего уважения к Вам послать 2 офорта, которые я Вам и высылаю вместе со своими. Это иллюстрации, но не для книги, а просто как станковые отдельные вещи – Сирано де Бержерак по Ростану и отец Гекельберри Финна по М. Твену.

Жду Ваших писем, заранее благодарю за раковины.

В одной из открыток Вы спрашивали моё имя, – меня зовут Дмитрий Михайлович – но лучше просто Дима, так короче.

Примите мой большой привет Вам и Вашей супруге.

Ваш Д. Краснопевцев

[комментарий на первой странице письма, рукой Д.Д. Бурлюка:]

Март 1958, Color and Rhyme[320]. Краснопевцев, художник.

2. Ф. 372. К. 13. Ед. хр. 5. Л. 3

[Март 1958]

Давид Давидович, здравствуйте!

Посылаю Вам через Николая Алексеевича[321] несколько акварелей – мне хочется, чтобы он их посмотрел. Они, конечно, не дают полного представления о моей работе, но их легче переслать. Получили ли вы моё письмо и офорты?

Жду Вашего ответа.

Желаю Вам всего самого лучшего.

Ваш Д. Краснопевцев

[на нижнем поле страницы комментарий рукой Д.Д. Бурлюка:]

Март 1958. См. Color and Rhyme № 35. Краснопевцев, художник.

Мария и Давид Бурлюки у памятника Владимиру Маяковскому в саду библиотеки-музея поэта. Москва, пер. Маяковского (Гендриков), 1956. Фото Льва Шилова

Е.А. Ланг[322]

1. Ф. 372. К.13. Ед. хр. 15. Л. 1−2 об

Москва, 11 мая 1964

Милые, далёкие (но только по расстоянию) друзья юности – Маруся, Додя!

Ваше последнее письмо меня очень порадовало как приложенными к нему снимками, так и прелестными воспоминаниями Маруси о всегда милой сердцам художникам Италии. Да, я в ней тоже побывала, 4 месяца пожила во Флоренции[323].

Но всё же оба ваши письма и сильно меня огорчили: вы так категорически заявляете, что никогда больше в Европу не поедите, что силы уже не те… Для меня с такими людьми, как вы оба, связывается представление о вечной неиссякаемой молодости.

Додя! Помните ваш последний месяц май в Москве[324]? Для меня он был предпоследним – я уехала только в мае 1919-го года. Представьте себе, за мои 3 года пребывания в Москве мне не удалось отыскать ни переулка на Петровке, ни дома («меблирашку»), в котором жил зиму 17-го и 18-го годов Маяковский[325]. Но вот приехал из Парижа меня проведать мой самый большой друг (мне в жизни на любви с мужчинами не везло, зато на дружбу – как нельзя больше!), приехал накануне 1-го Мая, а вчера улетел обратно в Париж[326]. Вот с ним-то мы и предприняли сантиментальное путешествие в центре Москвы: сняли дом, в котором я родилась на Кузнецком Мосту[327], дом на Сухарев<ск>ой площади, в котором Вы у меня бывали перед Вашим отъездом, и после долгих (довольно утомительных для меня) поисков нашли в переулке на Петровке дом, в котором когда-то жил Маяковский. К слову сказать, никто об этом его местожительстве, кроме меня, в Москве не знает, не помнит. Мой друг снял меня на пороге этой двери, в которую я когда-то так часто ходила в молодости. Если снимок удался – пришлю его Вам (его проявят в Париже, он в красках).

А должна сознаться, большим это было для меня переживанием – сняться у этого старого, стёртого временем порога.

Пишите Вы мне, Додичка, о полученном Вами письме Евгения Захаровича[328]. Е.З. – чудесный человек, глубоко преданный Людмиле Владимировне и памяти Маяковского. Письма, посланного Вам, не читала. Не знаю, что он написал о моём здоровье…

Я Вам в первом же письме написала, что у меня был «инфаркт» (infarctus), это очень распространенная в наш нервный век болезнь – происходит трещинка в сердце («разрыв сердца», как это называлось раньше), от этого раньше безоговорочно умирали. Теперь вылечивают – долгим лежанием на спине и заживляющими уколами. (Терпеть не могу говорить о своём здоровье – только хочу, чтоб Вы знали точнее положение дела.) Пролежала 3 месяца, теперь идёт процесс рубцевания, с опаской – выхожу.

Осенью собираюсь делать свою выставку, а после неё слетать с нашим милым Николаем Алексеевичем[329] в Париж.