Мой театр. По страницам дневника. Книга II

А у Родькина на ближайшее время было запланировано еще одно выступление в «Пламени Парижа» с другой балериной. Вместе со своим педагогом она бросились к Филину, требуя убрать Дениса. «Ни на что не годен», «бездарь» – самое безобидное, что разносилось по кулуарам.

Помощница Филина подошла к расписанию, когда там толпилось полтруппы, и демонстративно перечеркнула фамилию Родькина в составе грядущего спектакля. Я тогда сказал Денису: «Поверь мне, ты станешь премьером, балерины еще будут стоять к тебе в очереди».

Что же касалось Лины, ситуация была за гранью…

«Добрые» люди без стыда и совести, выливали ушаты грязи на меня и моих учеников. Не уставали им повторять: «Все только потому случилось, что вы с Цискаридзе работаете. Он ничего не умеет! Работали бы с хорошим педагогом, у вас все бы сложилось». Это был жуткий прессинг, просто чудовищный, настоящая травля. Я и сегодня с содроганием вспоминаю то время…

Под предлогом обсуждения предстоящей поездки в Париж Филин срочно собрал педагогический конклав. Про это собрание мне даже не нашли нужным сообщить. На нем кто-то из «доброжелателей» предложил вынести на голосование участие некоторых артистов в гастролях. Каких именно артистов, было понятно. В результате Родькина разжаловали в глухой кордебалет, а Лину, которая вообще ни в чем не была виновата, большинством голосов сняли с поездки. Ничего подобного происходящему история Большого театра не знала.

По театру поползли слухи, что у меня надо забрать не только учеников, но и «семёновский» класс. Я пошел к Филину: «Ты пока танцевал, занимался только у меня последние годы. Ты же не ходил к этим „великим“ педагогам. Что же ты сейчас…» – «Но ты понимаешь, что против тебя все?» – с пафосом произнес он. «А ты что, не руководитель?» – «Я не собираюсь идти против коллектива!» – «Но как ты мог так поступить с Воронцовой?!» – «Это решение педагогического коллектива, а не мое», – важно, с явным удовольствием заявил Сергей Юрьевич.

21

На фоне этих событий меня пригласили участвовать в одной весьма популярной телевизионной программе. Обсуждая ситуацию, сложившуюся на тот момент вокруг Цискаридзе и его учеников в ГАБТе, я сказал, что в нашей труппе, как и в природе, есть свои Шерханы и Табаки, шавки, которые иной раз так доводят, борясь за место под солнцем, перешагивая через все моральные нормы, что порой хочется взять автомат и применить его по назначению. Разве я мог абстрагироваться от воспоминаний о том, как только что линчевали моих учеников?!

Прекрасно понимая, как это высказывание будет интерпретировано «доброжелателями», я тут же пояснил, что не я собираюсь выносить им такой приговор, но что, если бы таких людей приговорили к гильотине, моя рука бы не дрогнула.

Конечно, то была эмоция, формула речи, реакция на театральный беспредел, но что тут началось! Филин без промедления протрубил об очередном педагогическом сборе. Мне передали, что я обязан на нем присутствовать, правда, не уточнили, по какому поводу. Однако нашелся человек, который предупредил меня о готовящейся провокации. Филин намеревался рассорить меня в пух и прах со старшим поколением ГАБТа. Как педагог, работающий в театре на полставки, юридически я имел право проигнорировать такое «приглашение» и не пошел на совещание.

Мое отсутствие не охладило пыла художественного руководителя. Филин заявил собравшимся, что, выступая на днях на телевидении, Цискаридзе плохо отзывался о театре, коллегах и, мало того, призывал всех расстрелять; что эти высказывания выходит за все рамки и пора Цискаридзе наказать.

Но для того, чтобы вынести Цискаридзе выговор с общественным порицанием, с прицелом на бесславное и громкое увольнение его из Большого театра, Филину надо было получить письменное заявление от педагогов ГАБТа. На чью-то реплику, что надо бы прежде посмотреть эту программу, Филин вообще не отреагировал, заявив, что он озвучивает мнение руководства.

Еще любопытная деталь того совещания: в кабинете Сергея Юрьевича на журнальном столике были аккуратно разложены несколько экземпляров газеты с его большим интервью. Материал состряпала моя давняя знакомая критикесса – обоСревательница. Крупным шрифтом был набран подзаголовок, что место худрука балета Большого театра занято на пять лет и что Цискаридзе может успокоиться по этому поводу. Эти газеты «от Филина» выглядели серьезным предупреждениям для педагогов: «Вам работать со мной пять лет, делайте выводы, если хотите остаться в театре!»

В завершение своей речи Филин достал заранее заготовленный текст. Только Юля Малхасянц и Лена Буканова молча встали и вышли из кабинета. Все остальные письмо подписали. Причем никто из присутствовавших на том сборище эту телевизионную передачу не видел. Прямо как: «Пастернака не читал, но осуждаю».