Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг.

Дом Запольского, который мы нанимали в Нижнем, во время моего заграничного путешествия был продан Улыбышеву{281}

, известному любителю музыки, и мы должны были переехать на Большую Покровку в дом Савельева{282}

, который оказался неудобен. В это время жившего в Нижнем бригадного генерала Грессера{283}

перевели директором кадетского корпуса в Москву, и я нанял его квартиру в доме Дерновой{284}

, на Большой же Покровке, рядом с домом председателя казенной палаты [Бориса Ефимовича Прутченко]. Перед отъездом из Нижнего Грессер продавал свое движимое имущество и настоятельно требовал, чтобы я осмотрел его, от чего я не мог отделаться и пошел вместе с Е. Е. Радзевской осмотреть продаваемые им вещи. {При этом, однако же}, мы согласились с нею ничего не покупать в виду того, что нам не представлялось ни в чем особенной надобности, а заграничное путешествие опустошило и без того бедный наш карман. Но Грессер, несмотря на то что был богат по жене, умел так мастерски показывать свои вещи и так убедительно упрашивать, чтобы их купили, что ему позавидовали бы сидельцы Московского гостиного двора. Показывая всякую дрянь, он ее превозносил и убеждал в ее необходимости; так, например, он привел нас, в осеннюю ненастную погоду, на задний двор, чтобы показать простое деревянное корыто и разные, самые простые принадлежности для мытья детей. На мое замечание, что у меня нет детей, Грессер отвечал, что будут и что тогда придется за все платить гораздо дороже, но не убедил. Однако мы не умели отделаться вполне от навязывания Грессера и купили несколько вещей. Е. Е. Радзевская извинялась в этом перед женою тем, что ей не случалось встречать жида столь навязчивого, как Грессер. Между купленными у него вещами были подушки для подоконников; они были набиты сгнившими мочалами, так что их пришлось по приезде нашем в дом Дерновой немедля выбросить. {Нельзя было не пожалеть о тех детях, воспитывавшихся в заведении, в которое назначили Грессера директором. Действительно}, он так дурно кормил кадет 1-го Московского корпуса, что кадеты произвели шум, за что, конечно, были наказаны, а моривший их голодом директор был переведен в ту же должность в Московский Александровский кадетский корпус у Арбатских ворот, {вероятно, для того, чтобы приложить системы морения с голоду к новым лицам}. Он оставался на этом месте очень долго, едва ли не до смерти своей.