Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг.

Герард подал в июле 1868 г. просьбу в Сенат, но по малозначительности {дела в сравнении с другими вверенными ему делами} он о нем вовсе не заботился, так что по возвращении моем из заграницы в половине 1869 г., просьба Герарда не только не была еще назначена к слушанию в Сенате, но я с трудом нашел и самую просьбу, которая была передана из 1-го департамента в 7-й {департамент Сената} по предполагаемой связи этого дела с жалобой, – поданной торговцами, купившими лес у моего шурина, – на задержание этого леса местною полицией. За упразднением 7-го департамента, жалобы эти поступили во 2-й департамент{312}

. Видя полное пренебрежение к моему делу со стороны Герарда, я взял у него обратно бумаги, причем он не потребовал никакого вознаграждения за свои, конечно, незначительные хлопоты. С трудом добился я, чтобы просьба, поданная Герардом, была снова передана в 1-й департамент{313}

и чтобы в нем она была заслушана. В ноябре 1870 г. Сенат определил распоряжение губернского правления о наложении запрещения на все имение жены моей, как противозаконное, отменить, оставив под запрещением только ту землю, которая состояла залогом по неисправным откупам, и послал свое определение на заключение министра финансов. Сенатор Н. И. Любимов{314}

зашел ко мне прямо из Сената объявить об означенном определении, которое было принято сенаторами единогласно после довольно сильных прений со стороны тех, которые, полагая правильным сберечь интересы казны, хотели утвердить распоряжение губернского правления несмотря на то, что это распоряжение было противозаконно.

В конце 1870 г. я получил повестку о назначенном в Москве (по неуспешности торгов, произведенных в Нижнем Новгороде) окончательном торге на 9500 десят. земли, принадлежащих жене моей и описанных по неисправности откупов, в которых они состояли залогом. Вслед за тем один мой московский знакомый телеграфировал, что цена за эти земли на торгу состоялась менее 3000 р., и приглашал приехать на переторжку, чтобы, возвысив эту цену, оставить землю за мною. Я не мог, по служебным моим занятиям, ехать в Москву, но состоявший при мне по особым поручениям инженер Евгений Михайлович Духовской{315}

изъявил согласие явиться на переторжку для покупки земли на мое имя. Совсем готовый к отъезду в Москву, он заехал ко мне, чтобы получить последнее наставление о том, какую наибольшую сумму следует предложить на переторжке. Ho la nuit porte conseil[52], я сначала полагал, что можно дать за землю до 10 000 руб., но за ночь передумал, частью потому, что счел неприличным покупать за эту сумму землю, заложенную женою моей в 85 тыс. руб., а частью и потому, что 10 000 руб. дают верных процентов до 600 р. в год, а при моих тогдашних беспрерывных служебных занятиях я мог бы и не выручать такого дохода с купленной земли. Вследствие этого Духовской не поехал в Москву, и высшая цена за землю на переторжке достигла только 3050 руб. Несмотря на то, что торги были окончательные, они не были утверждены министром финансов, который предложил министру государственных имуществ взять землю в казну, на что последний согласился с тем, чтобы земля, оцененная местными ценовщиками в 4 руб. 50 коп. за десятину, – что он признавал слишком высоким, – была подвергнута переоценке, на каковую сенаторы 1-го департамента Сената согласились только по настоянию, заявленному министром государственных имуществ в отзыве на состоявшемся определении Сената. Обер-прокурор же 1-го департамента, в виду того, что торг на землю в Москве был окончательный, протестовал против определения Сената, согласного с отзывом министра, и 4 декабря 1872 г. Сенатом положено: или Министерству государственных имуществ немедля принять эту землю без ее переоценки, или за отказом его отдать ее предъявившему высшую за нее цену на последнем торгу в Москве.

В начале 1871 г., управляя Министерством путей сообщения, я часто видался с министром финансов и просил его поскорее дать заключение, затребованное у него 1-м департаментом Сената по состоявшемуся в нем единогласному определению об отмене вышеупомянутого постановления Нижегородского губернского правления, которым полагалось запрещение на все имения жены моей. Рейтерн обещался заняться этим делом, и я 20 мая 1871 г., за несколько минут до входа графа В. А. Бобринского{316} в мой кабинет, – приехавшего ко мне прямо из Царского Села, чтобы объявить об увольнении меня от всех должностей по Министерству путей сообщения, – получил от Рейтерна записку, которую переписываю буквально: