В то время, как я жил у Демута{328}
, Василий Александрович Шереметев{329} (впоследствии министр государственных имуществ) заезжал ко мне в один день два раза, но не застал. Такое посещение показалось мне странным, и я поспешил на другой день пораньше быть у него, но он уже уехал в опекунский совет, в котором состоял почетным опекуном. Между тем его жена[55], Юлия Васильевна{330}, сестра С. В. и H. В. Шереметевых, {о которых я неоднократно упоминал в V главе «Моих воспоминаний»}, приняла меня несмотря на ранний час {моего посещения}. Она сказала мне, что нижегородский военный губернатор князь Урусов, приехав в Петербург, жаловался Государю на брата ее Сергея Васильевича, которому может[56] предстоять высылка в сибирские губернии, и умоляла меня узнать, в чем состояла жалоба Урусова, и помочь ее брату всеми зависящими от меня средствами. Она надеялась, что M. Н. Муравьев знает более ее об этой жалобе, и просила меня немедля ехать к нему; Муравьев объяснил мне, что до него дошел слух о жалобе Урусова Государю на побои, причиненные будто бы ему Шереметевым, и просил меня разузнать подробно от Урусова и от Клейнмихеля, которому, по его предположению, Государь сообщил об этой жалобе. Я немедля представился Урусову, как моему начальнику, потому что все еще не был освобожден от должности начальника работ в Нижнем Новгороде. Урусов мне ничего не сказал о причине своего приезда в Петербург, и я ничего не мог узнать от него по делу его с Шереметевым. Клейнмихель же мне сказал, что Урусов жаловался Государю на то, что Шереметев его побил, что ему житья нет в Нижнем от Шереметева до такой степени, что он должен носить оружие для защиты себя и что он наточил свою саблю, причем, вынимая ее из ножен, приглашал Клейнмихеля удостовериться, что лезвие действительно наточено. Клейнмихель при этом, передразнивая, как Урусов, сидя против него, вынимал саблю из ножен, – сказал мне, что «мой дурак» в самом деле воображал, что Клейнмихель согласится обрезать свои пальцы об его саблю. С того времени Клейнмихель ему не давал в разговорах со мною другого названия, хотя я никогда не мог понять, почему Урусов преимущественно мой дурак. Я же в разговорах с Клейнмихелем никогда его так не называл, хотя Клейнмихель утверждал противное, так что это дошло до Урусова, который многим неоднократно на это жаловался. Клейнмихель, {по передаче вышеозначенного}, поручил мне узнать через верного человека о происходившем между Урусовым и Шереметевым и сообщить ему {о том, что мне будет написано}. Я просил M. В. [Мичурин был в кабинете Урусова, когда в него вошел Шереметев, {который} немедля {по входе} спросил Урусова, зачем последний, из личной к нему вражды, разоряет крестьян Шереметева, лишая их, посредством неправильных распоряжений, слишком 20 лавок в Нижегородском ярмарочном гостином дворе, в которых они торговали несколько десятков лет сряду. Урусов, возвыся голос, сказал, что Шереметев позабыл, с кем он говорит, что он не смеет делать начальнику губернии замечаний, и предложил ему выйти из кабинета. Они оба в это время стояли друг против друга у письменного стола. Шереметев отвечал Урусову, что он выйдет из кабинета не иначе, как вместе с Урусовым, при чем протянул через стол руку. Растерявшийся Урусов машинально протянул и свою руку. Шереметев схватил ее, стараясь оттащить Урусова от стола, у которого они стояли, но последний, вырвав руку свою, убежал в другую комнату. Шереметев, последовав за ним до двери этой комнаты, которую Урусов запер ключом, ударил несколько раз палкою по двери, при чем сказал, что мальчишка испугался и бежал, и затем уехал из дома Урусова.
Я рассказал сообщенное мне Авдеевым Клейнмихелю, который потребовал у меня письмо Авдеева и мне его не возвращал. Не знаю, было ли оно доведено до сведения Государя, но вскоре Урусову через министра внутренних дел приказано было воротиться в Нижний; он не получил ответа на свою жалобу, и вообще это дело не имело никаких последствий.
В Петербурге я в это время часто обедал и проводил вечера в семействе Клейнмихеля. Каждый четверг обедал у A. И. Рокасовского и бывал у M. H. [